Уставшее время

Все это Сережа радостно вывалил перед Митей и, вцепившись в него мертвой хваткой, потянул к застолью. Сбоку дома горел костер. Заправлял всем Матвей. Рядом с ним на куске бревна сидел Егор Пантелеймоныч, худосочный, но жилистый пенсионер с беспокойным характером. Мирная жизнь на заслуженном отдыхе была для него сущим мучением, поэтому он подался в оппозиционеры. Вступил в Партию недовольства режимом (ПНР — в народе недовольных партийцев называли пионерами) и даже занял какой-то мелкоответственный партийный пост.

Напротив Пантелеймоныча сидели два юных создания: Илья, студент девятнадцати лет, обитавший на шестом этаже с больной матерью, и девушка, изящно расположившаяся на куртке ухажера. Митя знал ее имя — Анна. Иногда встречая ее, он каждый раз поражался тому, с какой легкостью красота находит дорогу в убогие места, вроде их пропащего двора, и одаряет собой увечные души этих мест.

— Просим к нашему шалашу, — закричал изрядно хмельной Матвей. — Будешь почетным гостем на именинах сердца. Фужер гостю!

Мите вручили полный стакан. Он свалил в стороне свою туристическую поклажу и подчинился этикету. Выпив за долгую жизнь Эдиковой машины, подыскал местечко на траве и приготовился влиться душой в теплую компанию мирно вечеряющих соседей.

Пахло печеной картошкой и огурцами. Матвей выкопал из углей несколько картофелин и, обжигаясь, перебросил Мите. Пантелеймоныч отломил для него полбатона хлеба и достал из пакета несколько пузатых, пупырчатых огурцов.

— Как твоя голова? — спросил Матвей.

— Голова? — удивился Митя. — В порядке. Почему тебя интересует моя голова?

— Вот те на! — сказал Матвей. — Выставляет меня из квартиры из-за своей больной головы, не дает смотреть «Русскую одиссею», а сам опять исчезает до ночи со своими живописными аксельбантами!

Митя слушал изумленно. Он был потрясен способностью Матвея проникать в чужие сны и принимать их на свой счет. Или ему тоже снилось что-то подобное? А может, это был не сон и он в самом деле раздвоился? И где тогда искать отпочковавшуюся половину, в каких краях она теперь бродит? Но, с другой стороны, эта половина никуда от него не сбегала — он поочередно был ими обеими.

— Это абсурд, — сказал он, тряхнув головой. — Я отказываюсь обсуждать эту тему с человеком, не отличающим аксессуаров от аксельбантов. Налей мне еще.

— Ты прав. Водка — лучшее лекарство от абсурда. — Матвей нежно провел рукой по коробке с водкой и достал новую бутылку. — Пантелеймоныч, а ты чего засушенным богомолом сидишь, подставляй посуду, партийные дела завтра на свежую голову будешь решать.

— Хм! На свежую… — пробурчал Пантелеймоныч и с показной неохотой подставил стакан. — Эх, молодежь! Чего обмываем, хоть знаете?

— Пантелеймоныч, не надо политики, ум-моляю, только не сегодня. Лучше смотри на небо и любуйся звездами.

— Это я всегда успею. Ты мне лучше скажи, уважаешь ты нынешнюю власть или нет?

— Я тебя уважаю в данный, чисто конкретный момент, и властями ты меня не запугивай. Я сам себе власть. Они, — Матвей ткнул пальцем вверх, — мне не указ.

— Чего мне тебя запугивать — они тебя уже тыщу раз и без меня на кол насадили. У тебя и без меня глазенапы выпучены на весь белый свет. То-то заливаешь их, чтоб совсем не выскочили.

— Ну, это ты брось, Пантелеймоныч, свою антиалкогольную пропаганду. В приличном обществе находишься. У нас такие разговоры не приняты. Уж лучше валяй, говори, чем тебе тачка Эдика не по нраву. Она тоже — происки режима?

— А ты как думал? — прищурился Пантелеймоныч, оппозиционно воодушевляясь. — Ты анархист, Мотька, много чего в толк не возьмешь. Если это каждый, кто захочет, всякий сосунок и засранец будут на своей личной тачке разъезжать — знаешь, что со страной будет?

— Социалистический капитализм будет, — мрачно ответил Матвей и добавил: — Загнивающий.

— Во-во. Понимаешь ситуацию, значит, только прикидываешься. Если я сяду на колеса, ты сядешь… хоть это и сомнительно, всякая кухарка сядет за штурвал — где тогда у нас будет голова, а где ноги? Кто страной править будет, если все начнут разъезжать на драндулетах и торчать в пробках? — .Пантелеймоныч поднялся с бревна. — Ну, ребятки, заканчивайте тут без меня. А мне на покой пора.

— Плюнь ты на эту политику, Пантелеймоныч, — пьяно крикнул ему вслед Матвей, успевший перебраться куда-то в темноту. Видимо, уже устроился на ночлег. — Не для нас с тобой она существует. Значит — что? Правильно — ее вообще не существует. И потом…

Что хотел сказать Матвей потом, осталось тайной — водка победила слабое сопротивление аполитичного человека…