Устойчивое развитие

– Нет, это важное кольцо, ты ему сказала «да».

В Питере было три магазина с серебром той ювелирной конторы. Конечно, я выяснил, где есть нужное кольцо, и забронировал его. Я проложил маршрут так, чтобы поначалу мы посетили два магазина, где того самого кольца нет. Первая точка – на Лиговском проспекте, прямо у площади Восстания. Мила немного огорчилась – как и было задумано; мы купили еще одно «не совсем то» колечко, с белым камнем, и через бар и пару глинтвейнов, по моей мысли, должны были отправиться на вторую точку, на Каменноостровском.

Но у Милы, как всегда, был свой план: двинуть на барахолку на Удельную. Мы взяли бутылку «Егермейстера», чтоб было нескучно, и принялись бродить между одетых в тройные куртки и теплющие сапоги продавцов, прижимаясь друг к другу, потому что проводные наушники были поделены на двоих. «Би-2» составили нам компанию – «Держаться за воздух» здесь, в царстве хлама и хаоса.

Все-таки удивительное место – барахолка: там люди натурально покупают дешевый мусор, происхождение которого неизвестно, или мусор дорогой, времен Николая II. Каждый раз, оказываясь на таком рынке, я начинаю думать – с какого трупа могли снять эту одежду или с какого пожарища вытащили игрушки. Мила не замечала этой возможной судьбы вещей, их памяти, их рождения; она видела лишь новую жизнь. Так она относилась и ко мне – без предубеждения. Правда, в моем случае она вполне отдавала себе отчет в том, с какого пепелища я, покрытый грязью и сажей, взялся.

Мила вбила себе в голову, что, поскольку у меня нет рабочего стула, надо его купить, и купить непременно здесь, на холоде блошиного рынка. Рублей за триста мы взяли прочный угловатый стул ярко-красного цвета. Мой стул – с судьбой, похожей на мою: с обочины, крутой и явной; дальше для нас обоих случилась бы помойка, но нам обоим повезло встретить Милу. Характером и стилем стул тоже был как я: вроде яркий, но местами потертый, в целом б/у, но еще способный исправно служить, и долго. Не ветеран и не юнец, не модный и не вышедший из моды. Такой себе, обычный, но как пятно – выразителен и может зацепить глаз.

Стул ездил с нами в метро, стул стал нашим партнером по путешествию. Теперь мы могли пить «егерь» сидя. Мила наслаждалась стулом и Питером, ликером и даже морозом. Странно это – с ликером Геринга и мебелью разъезжать по Ленинграду, – но нас это не смущало.

Я нервничал из-за того, что забронированное колечко – отчего-то я так решил – могло нас не дождаться. Но мне удалось взять себя в руки и воплотить план до конца: прибыв на Каменноостровский проспект, там мы взяли еще одно – с другим дизайном, с камешком иного цвета, и, чтобы преодолеть еще одно огорчение от не того кольца и закончившегося «егеря», заглянули в еще один бар. Там какой-то веселый тип предложил за стул две тысячи. Мила категорически отказалась продавать, хотя я был за: все-таки таскать стул по городу, который от снега чистят раз в столетие, – морока.

Наконец, в третьем магазине, на Сенной, установив стул посреди торгового зала, мы обнаружили то самое кольцо. Мила, четырежды окольцованная за два дня, расцвела. Кажется, мне удалось донести до нее то, что я хотел: никуда тебе не деться, я все равно добьюсь, чтоб ты была довольна. Однако мнительность и дурацкая привычка трижды убеждаться во всем заставили меня подпортить момент и проговорить это вслух. Мила, привыкшая уже не обращать внимания на мои глупости, просто благодарно поцеловала в ответ.

Ее голубые/зеленые глаза блестели от счастья. Загадочно и мистически мерцал зимний город, город моего первого вкуса – бананов на Невском, город первой моей музыки – симфонического оркестра в Летнем саду, город, скрывающий в себе планету – огромный глобус в Военной академии на Черной речке, напротив кабинета деда, город моей первой памятной боли – стоматология на Ветеранов, будь ты неладна, город первой тоски – по матери, город первой потери – брата, лежащего на Ковалевском кладбище, город-наркотик, город-сказка, несбыточный, парящий, он встречал нашу любовь – сумасбродную, безотказную, не помнящую себя.

В моем плане осталась лишь одна точка, вернее, даже улица – Рубинштейна. О средоточие баров, о проклятый символ невоздержанности и гедонизма! Прорвавшись через бесконечные сугробы, будто намеренно устроенные поперек тротуаров, протащив за собой стул, мы выбрели к Пяти Углам. Дальнейший маршрут не удалось восстановить и после; доподлинно известно, что он был пьяным, корявым и извилистым, хотя сама улица Рубинштейна прямая. Стул неизменно приковывал внимание посетителей баров и прохожих. Благодаря ему я обнаружил в петербуржцах тягу к покупке странных вещей с рук прямо на улице: за стул предлагали и три тысячи, и пять, а на углу Невского, кажется, он стоил уже семь тысяч, и я готов был его отдать, но Мила, невзирая на мои доводы («цена с утра поднялась в двадцать раз!»), продавать опять не согласилась.