Уступи соблазну

Подойдя к окнам, Мэдлин смотрела на волны; было легко понять, почему художница любила это место: свет был ярким и одновременно необычным, меняющимся в зависимости от состояния моря.

— Ваш отец, должно быть, хорошо понимал вашу мать.

— Он ее обожал. Мне было четырнадцать, когда она умерла, — продолжал он, встретившись с Мэдлин взглядом, — поэтому я прекрасно помню их, вижу их вместе, особенно здесь… Мой отец любил Сибил тоже, но это совсем другое. Моя мать была его солнцем, его луной и звездами. И она тоже любила его.

Мэдлин внимательно смотрела на него, и когда Джарвис протянул ей руку и кивком позвал к себе, она, на мгновение задумавшись, медленно подошла к нему.

— Чья теперь эта комната?

Он заключил ее в объятия и, слегка улыбнувшись, заглянул ей в глаза.

— Моя. Никто, кроме меня, сюда не приходит.

Он прижал Мэдлин к себе и, наклонив голову, потерся губами о ее губы, а потом уверенно накрыл их.

А теперь и она. Мэдлин отметила про себя, что он выбрал эту комнату, это особое место, где еще жила — во всяком случае, для него — любовь его родителей, для того, чтобы соблазнить ее.

Это была ее последняя отчетливая мысль перед тем, как его требовательные губы, его руки, сомкнутые вокруг нее и управляющие ею, его губы и язык, заманивающие ее, лишили Мэдлин всех мыслей, отвлекли их, захватили, опутали чувственной паутиной, заворожили поцелуями и ласками, которые намекали мягко, однако определенно, на то, что ждет ее впереди.

Мэдлин с готовностью последовала туда, куда вел ее Джарвис.

Прервав поцелуй, Джарвис поднял голову и, поймав ее взгляд, просунул руку между ними и стал умело расстегивать пуговицы ее жакета. Как только последняя была расстегнута, Мэдлин сбросила жакет, не заботясь о том, куда он упадет.

Губы Джарвиса, изогнувшись только чуть-чуть в уголках, сжались в линию, которая уже была ей хорошо знакома, а его взгляд опустился; теперь Джарвис трудился над расстегиванием более мелких пуговиц ее блузки.

Мэдлин ничего не говорила, а просто наблюдала за выражением его лица, чувствуя, как он увлечен своими действиями. Расстегнув ей блузку, Джарвис замер, не сводя глаз с того, что ему открылось, и спустил блузку с ее плеч.

Затем он потянул шнуровку юбки, так чти Мэдлин ощутила рывок на талии, и, удерживая ее поцелуем, окунул Мэдлин в котел кипящего желания, которое бурлило, поднималось и постоянно росло, пока он ослаблял шнуровку. Наконец шнуровка была распущена, и юбка, которую Джарвис спустил ей вниз через бедра, упала на пол, скомкавшись у ее ног.

Потом он снял ее брюки, сапоги, белье…

Он действовал по наитию, бездумно и раскрепощено, следуя какому-то внутреннему побуждению, которого, как ему казалось, он до конца не понимал.

Теперь Мэдлин стояла обнаженная и босиком на полированных досках, а он рассматривал ее.

Как свою собственность.

С того момента, когда Джарвис впервые увидел ее, он знал, что, нагая, она будет подобна божеству — одной из римских богинь, стройной и гордой.

Но одежда лишала ее красоты в еще большей степени, чем он предполагал.

Мэдлин оказалась еще более красивой, чем он ожидал, — настолько красивой, что голова у него закружилась.

Ее грудь была пышной, прекрасной формы, высокой и гордой, ее кожа кремовой, а соски нежно-розовыми; ниже ее грудная клетка сужалась до тонкой талии, которую он мог обхватить руками, а плавный изгиб бедер завершался изящными линиями стройных ног.

Мэдлин стояла перед ним, не полностью расслабившись, но все же без какой-либо фальшивой скромности и ложного стыда. С высоко поднятой головой и с вопросом в глазах она начала поднимать руку.

— Ну подожди, прошу тебя… — Он облизнул пересохшие губы. — Постой так и позволь мне налюбоваться.

Мэдлин подняла брови, но руку опустила.

С трудом вздохнув, Джарвис продолжал рассматривать ее со всех сторон, с любовью задерживая взгляд на каждом дюйме, каждом изгибе, давая возможность каждой грани, каждому ракурсу отложиться у него в мозгу и обогатить его впечатление, его страсть, его желание — его потребность.

Унаследовав от матери взгляд художника, он мог почти профессионально оценить игру света на нежной женской коже и изящество телесных форм, отсвечивающих перламутром.

Встав позади Мэдлин, Джарвис освободил от шпилек тяжелую массу ее волос, уже наполовину растрепавшихся, и почувствовал под руками шелковистое скольжение распущенных локонов. Он поднес пряди волос к своему лицу и глубоко вдохнул их аромат.

— Ты просто… неописуемо красивая.

Он выдохнул эти слова у самого уха Мэдлин и отстранился, заставил себя сделать шаг назад и еще раз посмотреть — внимательно посмотреть. Он знал, что это мгновение узнавания — обоюдного узнавания друг друга — больше никогда не повторится.