Усы

Поднявшись, Аньес взяла с низенького столика телефонную книжку и бросила ему. Он понял, что, открыв ее и начав искать чей-нибудь номер, он признает свое поражение, как это ни дико, ни абсурдно. Нынешний вечер все перевернул с ног на голову, вынудив его доказывать очевидное, но он почувствовал свое бессилие - Аньес обложила его со всех сторон. Он уже боялся телефона, подозревая гигантский, неведомый ему в деталях заговор, где ему уготовили роль жертвы, и заговор отнюдь не безобидный. Он отбросил фантастическое предположение, что Аньес успела обзвонить всех его друзей, чьи номера значились в телефонной книжке, и убедила их под каким-нибудь предлогом клясться и божиться, что он никогда не носил усов, даже если сама потом велит им отказаться от своих слов; однако интуиция нашептывала ему, что, позвонив Карине, Бернару, Жерому, Замире, он услышит все тот же ответ, и лучше всего, презрев сей "божий суд", переместиться с этого минного поля на другое пространство, где он сможет взять инициативу в свои руки и контролировать ситуацию.

- Послушай! - воскликнул он. - У нас же есть где-то целая куча фотографий. Когда мы были на Яве, например.

Встав и порывшись в ящике секретера, он извлек оттуда пачку фотографий, сделанных во время последнего отпуска. На большинстве снимков они были вдвоем.

- Ну что? - спросил он, протянув ей один из них.

Аньес бросила взгляд на фотографию, затем на мужа и вернула ему снимок. Он посмотрел еще раз: да, это он самый, в пестрой летней рубашке, с волосами, облепившими потный лоб, улыбающийся и - усатый.

- Ну так что же? - повторил он.

Аньес, в свою очередь, прикрыла глаза, затем, подняв их, устало ответила:

- Не вижу никаких доказательств.

Он собрался было еще раз накричать, заспорить, но при мысли, что вся эта канитель вернется на круги своя, ощутил полное изнеможение; наверное, самое разумное - остановиться первым, перетерпеть, переждать: может, все и обойдется.

- О'кей, - сказал он, бросив фотографию на ковер.

- Давай спать, - откликнулась Аньес.

Она вынула из медной шкатулочки, стоявшей у изголовья, пачку снотворного, приняла таблетку, дала ему другую вместе со стаканом воды. Они улеглись подальше друг от друга, и он выключил свет. Через несколько минут Аньес нашла его руку под простыней, и он стал гладить ее пальцы, машинально улыбаясь в темноте. Расслабленный и душой и телом, он покорно отдавался действию снотворного и уже не в силах был сердиться на Аньес; конечно, она здорово одурачила его, но это была его жена, и он любил ее именно такой, с сумасшедшинкой, как, например, в тот раз, когда она позвонила приятельнице и заявила: "Слушай, что там у тебя творится?.. Ну как же, дверь... да-да, твоя дверь... неужели ты еще не видела?.. Так вот, у вас внизу весь проем входной двери заложен кирпичом... Да нет, прочно замурован... Клянусь тебе, я звоню из автомата напротив... Правда-правда, настоящая кирпичная стенка!..", и так до тех пор, пока приятельница, и веря и не веря, в панике не помчалась вниз, чтобы затем позвонить Аньес домой и сказать: "Ну ты и надувала!"

- Ну ты и надувала! - тихонько, почти про себя, шепнул он, и оба заснули.

Он проснулся в одиннадцать утра, с тяжелой головой и горечью во рту из-за снотворного. Аньес сунула под будильник записочку: "До вечера. Я тебя люблю". Фотографии по-прежнему валялись на ковре возле кровати; подобрав одну из них, он долго разглядывал ее: Аньес и он, оба в светлых одежках, сидят, тесно прижавшись друг к другу, в коляске велорикши, а сам возница за их спинами скалится всеми своими красными от бетеля зубами. Он попытался вспомнить, кто же это их снимал - скорее всего, какой-нибудь прохожий по его просьбе; всякий раз, отдавая свой аппарат незнакомцу, он втайне опасался, что тот удерет со всех ног, но нет, такое ни разу не случилось. Он растер ладонями лицо, словно одеревеневшее от тяжелого сна. Пальцы задержались на подбородке, ощутили привычное покалывание щетины, боязливо помедлили, прежде чем тронуть верхнюю губу. Наконец он решился на это и не испытал никакого удивления - в самом деле, ведь не привиделось же ему вчерашнее происшествие! - но касаться выбритого места, в отличие от щек, было неприятно. Он снова взглянул на снимок с велорикшей, затем встал и отправился в ванную. Раз уж он проспал, не стоило теперь спешить - он позволит себе роскошь принять ванну вместо обычного утреннего душа.

Пустив воду в ванну, он позвонил в агентство и сообщил, что явится только после обеда, что было не так уж страшно: они теснились в своем офисе как сельди в бочке и потому предпочитали работать вечерами, допоздна. Он едва не спросил Замиру о своих усах, но вовремя удержался: хватит с него этих глупостей!

Он не стал бриться, сидя в воде, а сделал это позже, стоя перед зеркалом и старательно обходя пробивающиеся над верхней губой ростки будущих усов; конечно, их следует отпустить заново. Совершенно ясно, что безусым он себе не нравится.