Усы (сборник)

«– Я знаю, – поведал Ардальон Соломатину снова шепотом. – Я все знаю. Их закроют. (Речь идет все о той же закусочной. – Л.С.). История! История требует. Центр первопрестольной не для бедных. Не для нищих. Для имущих! Для их проказ! А не для всяких этих профессоришек, писателишек, актеришек, мучителей струн и клавиш, офицеришек чести» (стр. 102).

Закрываются не только кафе и закусочные, но и разные другие учреждения: «За спиной у нас в бывшей «Политической книге» тихо существовал красно-зеленый ресторан «Древний Китай». – Ба! – только теперь сообразил я. – И «Оранжевого галстука» более нет! – Два месяца как, – сказал Линикк» (стр. 266).

Исчезают не только вывески бывших учреждений (вместе с заменой их содержимого), но и целые постройки, дома, в частности, здание старого МХАТа: «И тут как раз исчез дом номер три по Камергерскому переулку (…). Но как исчез? Или пропал? Сам, что ли, ушел куда-то?» (стр. 276). Остался от него один лишь волнухинский Пловец в волнах над входом, парящий теперь изредка в воздухе. И возникает неожиданно некая мистическая Щель, тоже питейно – закусочная точка, войти в которую может далеко не каждый.

Обнаруживается и опять-таки весьма загадочным образом исчезает известная, по давним рассказам очевидцев, бочка Есенина из-под керосина, а вернее, то, что осталось от нее и было обретено в одном из подвалов домов в Брюсовом переулке. Ее сплющенный корпус переживает своеобразный час триумфа, пока не срывается с постамента памятника себе и не улетает куда-то в небеса по никому не ведомой траектории на глазах изумленной публики. «Впрочем, – замечает автор в итоге повествования, – существовала ли вообще бочка из огорода слесаря Каморзина (где и сооружался ей памятник. – Л.С.), и если да, то куда она девалась» (стр. 537).

Здесь мы должны сделать некоторое уточнение. Внешне (подчеркнем: чисто внешне) повествование в романе, как уже говорилось, вполне реалистическое. Но черты и черточки легкого «мистицизма» пересыпают это повествование на всем его протяжении. Всякого рода «чудеса» – от конкретных их проявлений (пусть даже и локальных, в пределах Камергерского переулка) до широкомасштабных – идут в романе как бы вторым планом, впрочем, таким же важным и осязаемым, как и первый план.

Это и загадочная шкатулка, поиски которой ни к чему не приводят, и рассуждения о неких тайниках в подвалах окрестных домов, и факт «подписания кровью» сатанинского документа, и колющий своего хозяина «живой» хищный кактус, и таинственные убийства ряда персонажей, и «бермудский» треугольник ПЕМ (памятники Пушкину – Есенину – Маяковскомув Москве), «гуманоиды – энлотяне, регулярно прилетающие к жене-«полковнику» дальнобойщика Васька Фонарева; существующая в разговорах и не существующая в реальности улица Епанешникова; здесь же знаковые тени Камергерского переулка – от царской невесты Марфы и опричника Грязного и до И.В. Сталина и композитора С. Прокофьева, скончавшихся в одно и то же время, наконец, третье ухо олигарха Квашнина и прочая такая же чертовщина.

При этом автор не без иронии подтрунивает сам над собой в связи с собственным стремлением к разного рода мистификациям:

«И автор фамилию его (Оценщика) пока не называет. А может быть, и вовсе не назовет. Из-за наивной корысти приманить читателя пусть и признаком тайны. А возможно и по иной причине» (стр. 25).

Вообще для авторского повествования в романе весьма характерна открытая ирония или шутливо-ироническая тональность. Например: «А молодцы-привратники в штатском, стоявшие у дверей Думы (она-то рядом, любимица народная), здесь важничали, проявляя себя чуть ли не генералами и героями истории» (стр. 7). Или: «Сам вид ее (солянки) и запахи в Прокопьеве, особенно голодном, разрушали всяческие бормотания по поводу иллюзорности или бессмыслия бытия» (стр. 6).

Известно, что вершиной любой подлинной, в том числе и литературной, иронии является авторская самоирония, которая в романе «Камергерский переулок» представлена многократно. Например: «Мне бы сидеть за рабочим столом и свои тексты выводить ручкой, а я нажимал на кнопки пульта (телевизора), перепрыгивая с канала на канал» (стр. 277). Или: «И еще Альбетов напомнил мне персонажа мультшлягера 60-х годов, то ли Пончика какого-то, то ли принца… то ли… Увы, склероз» (стр. 321); «Конечно, не один Прокопьев опечалился. И меня предстоящее закрытие закусочной не обрадовало. Помимо всего прочего я опять ощущал себя винтиком. За меня принимали решения декоративный рабочий Шандыбин и декоративный крестьянин Харитонов. <… > Хотя, конечно, надо было дождаться решительного закрытия дверей закусочной, а уж тогда печалиться» (стр. 30); «Написав эти слова, я ощутил их вздорность» (стр. 51) и мн. др.