Усыпальница

Солнце начало клониться к закату, и водитель сделал очередной поворот. Трейси едва не заплакала от страха. Пейзаж за окном был уже не зеленым, а серо-коричневым. Местность казалась малонаселенной и глухой. Дело было к вечеру, и Трейси задумалась, что она будет делать, если стемнеет раньше, чем она доберется до места. Если вообще доберется. Наконец дорога пошла в гору, и Трейси увидела вдалеке беспорядочное скопление палаток вокруг невысокого холма. Похоже на лагерь археологов, такой, о которых рассказывал отец.

— Туда! — сказала Трейси водителю, показывая пальцем. — Вон туда.

Пришлось прикусить губу, чтобы не расплакаться.

Водитель помотал головой и затараторил, судя по всему, по-арабски, показывая вперед, на дорогу.

— Нет, — сказала она. — Вон туда.

— Бейт-Гуврин, — с нажимом сказал водитель. — Бейт-Гуврин.

— О! — воскликнула Трейси, сообразив, в чем проблема. — Да, там Бейт-Гуврин. А мне надо в Тель-Мареша.

Она показала пальцем в сторону.

— Туда, в Тель-Мареша.

Водитель нахмурился, будто возникли какие-то непредвиденные обстоятельства, но все-таки свернул на грунтовую дорогу, ведущую в Тель-Мареша.

— Сколько? — спросила она, когда машина остановилась.

Повернувшись, водитель что-то сказал с таким сильным акцентом, что Трейси ничего не поняла.

— Две сотни, — повторил он.

— Что? — Трейси показалось, что она ослышалась. — Так много?

— Две сотни шекелей, — уточнил водитель.

— А! — облегченно выдохнула Трейси, открывая рюкзачок. — Сколько это в долларах?

— Пятьдесят американских долларов, — ответил водитель не моргнув глазом.

«Пятьдесят долларов», — уныло подумала Трейси.

Вытащив из бумажника две двадцатки и десятку, она протянула их над грязной виниловой обивкой переднего сиденья. Водитель взял деньги, не промолвив ни слова и даже не улыбнувшись.

Трейси поволокла свой багаж в сторону палаток и грузовиков у холма Тель-Мареша. Вытерев слезы, подошла к первому встречному — женщине с черной от загара кожей и высокими скулами. Она сидела на земле под тентом, уперев локти в колени и положив голову на ладони.

— Привет, — дружелюбно поздоровалась Трейси. — Я ищу профессора Рэндала Баллока.

Женщина подняла на Трейси глаза, медленно покачала головой и что-то сказала на совершенно незнакомом языке. Затем показала в сторону пыльной дороги, идущей между палаток, и вернулась в прежнее положение.

Трейси еще немного постояла и пошла в указанном направлении. В конце концов она добралась до столов и скамеек под тентом (судя по всему, это место служило столовой) и увидела двух мужчин и женщину. Все они, в шортах и футболках, сидели за столом. Бросив сумки и чемоданы на землю, Трейси зашла под тент.

Все трое одновременно посмотрели на нее, один из мужчин вышел из-за стола.

— Я ищу отца, — сказала Трейси, внезапно залившись краской от смущения. — Профессора Рэндала Баллока.

Тот, что стоял, посмотрел на сидящих и шагнул к ней, вытирая руки о шорты.

— Я Игаль Хавнер, — низким звучным голосом сказал он, здороваясь с Трейси за руку. — Твой отец — мой друг.

Облегчение нахлынуло как волна, и Трейси почувствовала, как у нее задрожали губы и потекли слезы. Она это сделала.

— Я могу его увидеть?

Игаль Хавнер оглянулся на коллег.

— Сейчас его здесь нет.

17

18 год от P. X.

Иерусалим

Иосиф бар Каиафа вышел из Зала тесаных камней, места заседаний Синедриона в юго-западной части храмового комплекса. Он предстал перед Великим Синедрионом, и ему пришлось терпеливо отвечать на хитроумные вопросы членов Совета, решавших, достоин ли он стать первосвященником. Первый вопрос, как он и ожидал, касался его происхождения, и когда Каиафа ответил, что имена его предков записаны в анналах Ешаны в Зиппориме, других вопросов на эту тему не последовало.