Утехи и дни

Недавно в Трувилле я встретился с г-жой де Брейв, которую знавал в более счастливые для нее дни; ничто не может ее излечить. Если бы она любила де Лалеанда за его красоту или за ум, — чтобы отвлечь ее от этого, можно было бы найти юношу умней или красивей. Если бы ее привязывала к нему его доброта или любовь к ней — другой юноша мог бы попытаться полюбить ее еще глубже. Но де Лалеанд не обладал ни красотой, ни умом. Он не имел возможности проявить в отношении ее ни нежности, ни суровости, ни легкомыслия, ни преданности. Значит, она любит именно его, а не те заслуги и то очарование, которое в такой большой мере можно было бы найти у других; именно его-то она и любит, несмотря на его несовершенство и посредственность; ей суждено, следовательно, любить его, несмотря ни на что.

Знала ли она что-либо о нем, кроме того, что он повергал ее в отчаяние или блаженство? Самое красивое лицо, самый оригинальный ум не могли бы обладать тем исключительным, таинственным, единственным в своем роде отпечатком, благодаря которому ни у одного человека в мире испокон веков не было и не будет точного двойника. Если бы не Женевьева де Бюивр, которая без всякого умысла повела ее к г-же д'А…, ничего бы не случилось. Но благодаря сцеплению обстоятельств, она попала в заточение, сделалась жертвой беспричинного и поэтому неизлечимого недуга. Несомненно, что де Лалеанд, ведущий, вероятно, в Биаррице весьма посредственную жизнь, наполненную жалкими мечтами, был бы очень удивлен, узнав, что в душе г-жи де Брейв он ведет другую жизнь — исключительно напряженную, господствующую над всем и сметавшую на своем пути все; жизнь столь же непрерывную и реальную, как и его собственная, но более богатую и одухотворенную. Как был бы он удивлен, если бы узнал, что его, на которого обычно никто не обращал внимания из-за его внешности, г-жа де Брейв призывает к себе всюду, где бы она ни находилась: в обществе самых талантливых людей, в самом чопорном салоне, среди исключительной по своей красоте природы. И призывая его, всеми любимая женщина становится невнимательной и равнодушной ко всему, кроме воспоминания об этом самозванце, в присутствии которого стирается все, как будто бы он один реален, а все присутствующие призрачны, как воспоминание или тени.

Совершает ли г-жа де Брейв прогулку с поэтом, завтракает ли у эрцгерцогини, читает ли в одиночестве, беседует ли с любимейшим другом, садится ли на лошадь или спит, — имя и образ де Лалеанда сладостно, жестоко и неизбежно висят над нею, как небо над головой. Она, ненавидевшая Биарриц, дошла до того, что находит во всем, имеющем отношение к нему, горестное и волнующее обаяние. Она беспокоится о живущих там людях, которые могут увидеть де Лалеанда, могут жить вместе с ним, не наслаждаясь этим. Этим людям она прощает все, и, не решаясь дать им какое-нибудь поручение, она задает им бесконечные вопросы и по временам удивляется, что никто не догадался о ее тайне, несмотря на то что она в разговоре так часто на нее намекает. Большой фотографический снимок Биаррица — почти единственное украшение ее комнаты. Она наделяет одного из гуляющих на этом снимке, лицо которого трудно различить, чертами де Лалеанда. Если бы она знала ту скверную музыку, которую он любит и исполняет, — эта достойная презрения музыка, несомненно, вытеснила бы из ее сердца симфонии Бетховена и музыкальные драмы Вагнера; Франсуаза из сентиментальности снизошла бы до его вкуса, и эта музыка приобрела бы очарование того, кто был причиной всех ее наслаждений и страданий. Иногда образ того, кого она видела в течение нескольких минут всего два-три раза, — того, кто занимал так мало места во внешних событиях ее жизни и так всепоглощающе заполнил ее мысли и сердце, — иногда этот образ мутнеет перед усталым взором ее памяти. Она уже не видит его, не помнит его лица, его фигуры и даже его глаз. Хотя этот образ — единственное, что у нее от него осталось.

Она безумствует при мысли, что может лишиться этого образа, что мучительное желание, так неразрывно связанное с ней, являющееся ее единственным прибежищем, — желание, которое так же дорого ей, как ее собственная жизнь — может исчезнуть, не оставив после себя ничего, кроме ощущения недомогания и боли, словно вызванных сновидением. Но вот, после минутного помутнения ее внутреннего зрения, образ де Лалеанда вновь возвращается к ней. Ее печаль может снова вступить в свои права, и для нее это — почти радость.

Как сможет г-жа де Брейв вернуться в Париж, раз он приедет туда лишь в январе? Что она будет делать до января? И что будут делать он и она после?