Утерянные победы

Кроме того, командование группы армий, как указывалось раньше, забрало у этих армий два танковых корпуса с шестью танковыми дивизиями, чтобы использовать их на левом фланге группы армий. Если бы эти силы были оставлены на месте, обстановка на фронте обеих армий, естественно, сложилась бы значительно лучше. Таким образом, командование группы, безусловно, несет ответственность за события на своем правом фланге. Но как складывалась бы общая обстановка на фронте группы армий и тем самым на всем южном крыле Восточного фронта, если бы вовремя не были переброшены эти два корпуса на левый фланг группы армий? Безусловно, в этом случае уже к началу марта 1944 года северный фланг группы армий был бы окончательно разбит, а остатки его восточнее Карпат были бы отброшены на юг. Тем самым окружение всего южного крыла Восточного фронта или его отход на Балканы нельзя было бы предотвратить.

В этой напряженной обстановке я был вызван в Оберзальцберг. За несколько дней до этого ко мне прибыл адъютант вооруженных сил при Гитлере генерал Шмундт. Он предложил мне подписать довольно странный документ. Он представлял собой нечто вроде заверения всех фельдмаршалов о лояльности, адресованное Гитлеру, в связи с пропагандой, развернутой попавшим в плен под Сталинградом генералом фон Зейдлитцем. Идея создания этого документа принадлежит, очевидно, Шмундту, который тем самым хотел укрепить веру Гитлера в армию. Видимо, Гитлер одобрил эту инициативу и даже очень приветствовал ее. Так как уже все фельдмаршалы, кроме меня, подписали этот документ (характерно, что Шмундт дал подписать его и генерал-полковнику Моделю, хотя он и не входил в этот круг), мне ничего не оставалось, как сделать то же самое. Если бы я отказался, это означало бы, что я сочувствую пропаганде фон Зейдлитца. Тем не менее, я сказал Шмундту, что как солдат считаю подобный шаг излишним. Что немецкие солдаты не будут прислушиваться к пропаганде комитета «Свободная Германия», было для меня само собой разумеющимся.

Подтверждение того, что мы будем выполнять свой солдатский долг, по моему мнению, было излишним. Впрочем, листовки комитета, сброшенные в свое время над черкасским котлом, не достигли своей цели, как и письмо, направленное генералом фон Зейдлитцем находившемуся в котле генералу Либу. На мой письменный стол тогда тоже попало такое письмо. Оно казалось подлинным. Один украинский партизан нашел это письмо (сброшенное с самолета) и отдал его нам[80].

Заявление, о котором говорилось выше, было передано Гитлеру 19 марта фельдмаршалом фон Рундштедтом в присутствии многих высших офицеров всех видов вооруженных сил. Этот акт, видимо, произвел на Гитлера большое впечатление.

Этот призыв к выражению лояльности наряду с несогласием Гитлера с моими предложениями, которые я ему так часто делал, и его отказом признавать то, что является абсолютной необходимостью, требуют ответа на вопрос, почему я все же остался на моем посту.

При постановке вопроса в такой общей форме я могу лишь сказать, что мне, находившемуся вот уже много лет на фронте, где на мою долю выпало решать такие тяжелые задачи, тогда не было дано видеть, что режим, господствовавший в стране, вырождается. Я также не мог в то время понять, что в действительности представляет собой Гитлер, увидеть то, что нам кажется сегодня само собой разумеющимся. Слухи, распространявшиеся в тылу, почти не проникали на фронт, а меньше всего – к нам. Заботы и задачи, которые приносила с собой война, почти не оставляли у нас времени, чтобы задуматься над вопросами общего характера. В этом отношении мы были в совершенно ином положении, чем военные или политические деятели в тылу или в оккупированных областях, в которых не велись военные действия.

Что же касается военных вопросов, то, конечно, я не мог не видеть ошибок в руководстве военными действиями, допускаемых Гитлером. Почему я не считал возможным его насильственное устранение во время войны, я уже говорил раньше.

Что касается меня лично и вопроса о пребывании на моем посту, то у меня достаточно часто возникало желание оставить его. Часто, когда Гитлер не соглашался с моими предложениями или пытался вмешиваться в дела командования группы армий, я просил начальника Генерального штаба передать Гитлеру, чтобы он подыскал себе другого командующего. То, что,– однако, всегда убеждало меня, наряду с просьбами моих ближайших соратников, не оставлять своего поста, нельзя просто охарактеризовать избитыми словами: «Я хотел предотвратить худшее». Скорее это было убеждение в том, что, пожалуй, ни один штаб не будет в состоянии так, как наш, прошедший годы тяжелых боев, справиться со своими задачами управления войсками на нашем решающем участке фронта. Мой уход означал бы не просто смену командующего, а много больше.