Утерянный Горизонт

Кануэй говорил меньше чем двое других мужчин, так как перевод посланий SOS на местные диалекты был своего рода умственным упражнением и требовал концентрации. Хотя на вопросы он отвечал, и с осторожностью согласился с теорией Мэллисона. Он так же частично поддержал Барнарда в его критичном взгляде на авиацию. "Хотя можно, конечно, представить как это случилось. В той неразберихе что там царила, люди в летных костюмах похожи друг на друга. Никто бы не подумал ставить под вопрос bona fides[2] человека в надлежащей форме и с видимым знанием дела. И этот парень должен был знать это -- сигналы, и все остальное. Определенно то, что летать он умеет...но все же, я должен согласиться с тем, что за подобные штуки кому-то обязаны выписать по заслугам. И выпишут, только я не уверен тому ли, кому бы следовало."

"Не дурно, сэр," ответил Барнард, "должен признаться, что восхищен Вашим умением видеть обе стороны вопроса. Верное расположение духа, сомнений нет, даже в том случае если сами изволили быть добычей."

Американцы, подумал Кануэй, обладают умением преподносить покровительственные вещи без того чтобы оскорбить человека. Он толерантно улыбнулся, но беседы не продолжил. Его усталость была такого качества что затмить ее было не в силах ни одной опасности. Ближе к середине дня, когда Барнард и Мэллисон в своем споре обратились к нему, выяснилось что он уснул.

"Мертво," прокомментировал Мэллисон. "После последних нескольких недель это и неудивительно."

"Вы его друг?"

"Мы вместе работали в Консульстве. Насколько мне известно, последние четыре ночи он вообще не ложился. Нам, кстати, крупно повезло что в этой западне Кануэй оказался с нами. Кроме знания языков, в нем есть та особенная черта, что помогает иметь дело с людьми. Если существует кто-нибудь, кто вытянет нас отсюда, это будет ни кто иной как он. Он знает толк во многих вещах."

"Что ж, в таком случае, пусть он выспится," согласился Барнард.

Мисс Бринклоу выпустила одно из своих редких замечаний. "На мой взгляд, он выглядит как человек большой смелости."

Кануэй был менее уверен в том что он был человеком большой смелости. Его глаза сомкнулись под тяжестью действительной физической усталости, но без того чтобы опуститься в сон. Он отчетливо ощущал каждое движение самолета, и не мог не услышать, в некотором замешательстве, панегирик Мэллисона в его честь. Именно в этот момент на него нашли сомнения, давая о себе знать сжатым внутренним чувством -- реакцией тела на беспокойный умственный допрос. Из своего опыта ему было прекрасно известно, что он не был одним из тех, кто кидается в опасность из-за одной только любви к приключениям. Существовало нечто, временами приносившее ему удовольствие, возбуждение, эффект слабительного на замедленные эмоции, но сказать, что он рад был рисковать собственной жизнью, было нельзя. Двенадцать лет назад он выучился ненавидеть опасности военных окопов Французкого фронта, и несколько раз избежал смерти уменьшая число попыток блестнуть доблестью. Даже его D.S.O. было выиграно не столько физической храбростью, сколько определенной, тяжело выработанной техникой выносливости. И после войны, каждый раз сталкиваясь с опасностью, он встречал ее с растущей потерей удовольствия, если волнение не обещало преувеличенных дивидентов.

Глаза его все еще были закрыты. Он был тронут и где-то испуган словами Мэллисона. Благодаря какому-то року его хладнокровие всегда принималось за мужество, не смотря на то, что в жизни он был куда менее храбр, чем того могло обещать его спокойствие. Все они, кажется, были в проклятом, щекотливом положении, и к настоящему моменту, вместо того чтобы чувствовать переполняющую смелость, его одолевало отвращение ко всем тем тревогам что ожидались впереди. Взять, к примеру, мисс Бринклоу. Он предвидел, что определенные обстоятельства могут заставить его действовать по тому принципу, что будучи женщиной, она значила много больше чем все остальные вместе взятые; и его покоробило от мысли что подобная ситуация, вымагающая диспропорционального поведения, может быть неизбежна.

Не смотря на это, не успев показать признаков борости, он первым делом обратился к мисс Бринклоу. Тут же оценив что была она ни молодой ни красивой -- качества хоть и негативные, неоценимо полезные в тех трудностях которые скоро на них обрушатся, он в какой-то мере даже пожалел ее, так как ни Мэллисон ни американец миссионеров не любили, и особенно женщин. У него самого предрассудков не было, но он боялся что его широкое мировоззрение покажется ей непонятным и потому еще более обескураживающим феноменом. "Мы, кажется попали в неприятную ситуацию," он сказал, наклоняясь к ней на ухо, "но я рад Вашему спокойствию. Честно говоря, я не думаю чтобы с нами случилось что-нибудь ужасное."

"Конечно нет, если в Ваших силах это предотвратить," она ответила; ответ его не успокоил.

"Будьте добры, дайте мне знать если Вам что-нибудь понадобиться для удобства."