Утерянный Горизонт

Перспективы идущие вниз были не менее заманчивы: почти перпендикулярно горная стена продолжала падать во внутрь ущелья, образованного только вследствие одной из катаклизм далекого прошлого. Поверхность долины, туманно отдаленная, радовала глаз зеленью; укрытая от ветров, и скорее исследованная, чем доминируемая ламазери, она показалась Кануэйю восхитительно благосклонным местом; однако, в случае того, что долина была обетованной, жители ее находились в полной изоляции за высотными, абсолютно неизмеримыми горными цепями с дальней стороны. Только к ламазери, казалось, существовал единственный достижимый проход из всех. Во время наблюдения Кануэй почувствовал легкое затмение в понимании; опасениями Мэллинсона, наверное, не нужно было пренебрегать полностью. Но чувство было мгновенным, и скоро слилось в более глубокое, наполовину мистическое и визуальное ощущение окончательности, достижения того места, что было концом.

Он так точно и не запомнил, как он и все остальные прибыли в ламазери, или с какими формальностями их встретили, развязали и завели в окрестности. Прозрачный воздух был будто мечтательным на ощупь, в согласии с фарфорово-голубым небом; с каждым вздохом и взглядом он погружался в глубокий анестетический покой, охватывающий его одинаковой непроницаемостью к беспокойству Мэллинсона, отстроумию Барнарда и образу хорошо подготовленной к самому худшему лэди - Мисс Бринклоу. Он смутно помнил удивление над тем, что внутри было просторно, приятно тепло и довольно чисто; но времени на большее чем заметить эти достоинства у них не было, так как китаец, оставив свое крытое крышей кресло, уже возглавлял дорогу сквозь различные проходные комнаты. Он был весьма любезен. "Я должен просить прощения за то, что на протяжении пути предоставил вас самим себе," он сказал, "но правда в том, что подобного рода путешествия не идут мне, и я должен беречь себя. Я верю, вас это не слишком утомило?"

"Мы справились," ответил Кануэй криво улыбаясь.

"Замечательно. А сейчас, если вы пройдете за мной, я покажу вам ваши апартаменты. Без сомнения вам бы хотелось принять ванну. Наше жилище просто, но я надеюсь, удовлетворительно."

В этот момент Барнард, который все еще страдал отышкой, выпустил астматический смешок. "Что ж," он выдохнул, "я не могу пока сказать, что ваш климат мне по душе -- воздух похоже немного застряет в груди -- но у вас определенно чертовски милый вид из фронтальных окон. В туалет по очереди, или это американский готель?"

"Я думаю, Вы все найдете весьма удовлетворительным, господин Барнард."

Мисс Бринклоу чопорно кивнула. "Я, конечно, должна надеяться."

"И после всего," продолжал китаец, "я посчитаю большой честью, если все вы присоединитесь ко мне за обедом."

Кануэй ответил вежливо. Только Мэллинсон не подал и знака своего отношения ко всем этим непредвиденным любезностям. Так же как Барнард, он страдал от влияния альтитуды, но сейчас, при усилии, он нашел воздуха чтобы воскликнуть: "И после всего, если Вы не возражаете, мы будем составлять планы нашего отбытия. Что касается меня, то чем скорее, тем лучше."

Часть четвертая.

"Итак, вы видите," говорил Чанг, "мы не такие варвары, как вы того ожидали..."

Позднее в тот вечер Кануэй и не склонялся к тому, чтобы отрицать это. Он был в наслаждении смешанного чувства физической расслабленности и ясности ума, которое одно считал действительно цивилизованным. Все, с чем к настоящему моменту он столкнулся в Шангри-Ла, было желаемым сверх любых его ожиданий. Тибетский монастырь имел систему центрального отопления, что сама по себе не была, наверное, особо примечательной в век оснастивший телефонной связью даже Лаза[4]; но что система эта соединяла приспособления западной гигиены с глубоко традициональным и восточным, поразило Кануэйя как нечто чрезвычайно необычное. Так, тончайшего зеленого фарфора ванна, которой он совсем недавно довольствовался, была сделана, согласно надписи, в Экрон, Охайо. Но прислуживающий ему человек, туземец, ухаживал за ним в Китайском стиле, очищая его уши и ноздри, и проводя тонким шелковым тампоном под его нижними веками. Интересно, он думал, получают ли три его компаньона подобное внимание, и если да, то каким образом.

Кануэй прожил в Китае около десяти лет, обитая везде, не только в больших городах, и в общем, считал это время самым счастливым периодом его жизни. Он любил китайцев, и легко принимал их законы. В особенности ему нравилась Китайская кухня, с ее утонченными полутонами вкуса, и потому первое принятие пищи в Шангри-Ла обдало его приятной близостью. Он так же подозревал, что еда могла содержать некое растение или лекарство что облегчало дыхательный процесс, так как он почувствовал разницу не только в себе, но и отметил что друзья его были в бо'льшем облегчении. Чанг, заметил Кануэй, ни к чему кроме маленькой порции зеленого салата не притрагивался, и совсем не пил вина. "Я прошу Вашего прощения," в самом начале объяснил он, "но моя диета крайне ограниченна: я должен заботиться о себе."