Утерянный рай

Они оба уже взмокли. Более того, едкий пот лился у Дубравина со лба, застревал в бровях, а теперь уже и проникал в глаза. Он машинально смахивал его со лба. Прозрачные капли падали на ковер.

Куртки кимоно, в которых они выступали, измялись, вылезли из-под поясов. И судья то и дело останавливал схватку, заставлял привести себя в порядок.

Прошла почти половина отведенного времени. Но преимущества ни у кого еще не было.

На соседнем татами двое новичков еле возились. И судья уже объявил им «чуй» – замечание за пассивность.

Дубравин искал какой-то нестандартный ход, который должен был изменить ситуацию. Пока он лихорадочно в уме перебирал варианты, тело автоматически работало. Руки хватали, тянули, ноги подсекали, обвивались, бедро подворачивалось. Наконец он решил: «Теснит, гад! Попробую бросить через спину с упором ноги в живот. Конечно, прием экзотический. Для кино. Но что делать? Или я его перехитрю и выиграю. Или он задавит меня весом. В партере он будет явно сильнее. Эх, кто бы подсказал? Никого нету. Абдуллаевич судит на другом ковре. Ребята заняты своими делами…».

Еще одна атака Сулбанова. Ваха накатил волной, как цунами. Дубравин попятился. И вдруг упал на спину, утягивая Ваху за собой. Одновременно подставляя колено под живот. Противник навалился на него. Кажется, что все кончено. Он так и останется наверху. Но неимоверным усилием, так, что сводит мышцу от тяжести, Сашка, подталкивая его ногою, медленно-медленно перекатил соперника через себя. На большее сил не хватило.

Раздались жидкие аплодисменты. Это, конечно, не чистая победа – «иппон». Такое бывает, когда спортсмен бросает противника на лопатки, а сам остается на ногах. Но это уже хотя бы вазари. Преимущество. Проведенное техническое действие.

И судья на ковре махнул рукою. Но почему-то судья, сидящий за столиком, объявил в микрофон:

– Бросок не засчитывается!

Зал загудел. Но никто не спорил.

Схватка продолжалась. Силы сторон на исходе. Хрипя и скрипя зубами, обхватив друг друга, соперники мотались и толкались на татами. До самого сигнала.

Секунды томительного ожидания: «Кто же победил? Он или я? По идее должен я. Я ведь сделал бросок. Почему же его не засчитали?».

Наконец судья на ковре подошел к ним, стоящим понурив головы, взял за руки и объявил:

– Победу с минимальным преимуществом в два очка одержал Вахид Сулбанов.

Приплясывает в лезгинке соперник. Дубравин в растерянности стоит, ничего не понимая. А потом, махнув рукой в пространство, пошатываясь, уходит с ковра.

В раздевалке к нему злорадно подкатывается Витька Палахов:

– Ну чё, проиграл? Говорил я тебе, какого хрена полез к разрядникам? Мне знакомый судья между нами сказал. Сулбанову в этом году надо уже аттестоваться в перворазрядники. По-новому – третий дан получать. Вот они ему и отдали победу. Ты мог бы даже «иппон» сделать. Тебе бы его все равно не засчитали. Тренеры и судьи уже обо всем договорились. А ты полез на паровоз с вилкой. Им же тоже надо отчитываться. Сколько вырастили перворазрядников, сколько кандидатов в мастера. Сколько мастеров. Вот так вот, дружище! Ну да ладно, не переживай! В следующий раз выиграешь. Запишут тебе твои очки. Слушайся старших!

И Витька, подхватившись, чешет к выходу в зал, насвистывая мелодию о бразильских бомжах из кинофильма «Генералы песчаных карьеров».

XIII

Сегодня в самой большой аудитории на физмате, похожей на амфитеатр, выступает лектор-международник – как сказали Казакову в деканате, «по разнарядке от ЦК КПСС». Но Анатолий на эту лекцию опоздал. И когда появился на пороге аудитории, увидел, что все места в передних рядах уже заняты пестрой студенческой братией. Пришлось подниматься на амфитеатр. Там наверху он неожиданно обнаружил Валюшку Толстую. Она сидела, наклонившись над столом так низко, что ее большие красивые груди буквально распластались по крышке, а затянутый в коричневые вельветовые джинсы зад соблазнительно оттопыривался, вызывая у Казакова привычные фривольные мысли.

– Привет! Сколько лет, сколько зим! – брякнул Анатолий, плюхаясь на скамейку рядом с томной красавицей.

– А-а-а! Это ты! – Валентина повернула к нему ухоженное, красивое русское лицо с голубыми, но почему-то сегодня заплаканными, красными глазами. – Тебя сразу и не узнаешь. Вон, какой стал!

Действительно, Казаков сильно изменился со времени их первой встречи. Густые, черные, слегка кучерявые волосы, бакенбарды a la Пушкин и усы под Мулявина сделали его облик весьма запоминающимся, нестандартным.

– Валя! Ты чего? – спросил он ее.

– Да так! – нехотя ответила она, вытирая глаза белым платком и доставая привычным движением из сумочки пластмассовую пудреницу с зеркальцем.

– Лекция-то о чем? – еще раз потревожил он ее.

– Тема, кажется, называется «Об олимпийском движении…» то ли «…в двадцатом веке», то ли «…в современном мире», – прошептала она в ответ, припудривая нос.

– Ну и что он буровит?

– А я слушаю, что ли, этого козла?

– А чё тогда сидишь?

– В деканате сказали: «Лишим на месяц стипендии тех, кто не пойдет!».

– У-у! – промычал Анатолий.