Утес - 5000 (СИ)

- А как же, - фыркнул Лещёв. - Мы формируем пленительный образ всего: идеальной жизни, идеальной любви, идеальной женской красоты, идеальной бритвы с тремя лезвиями. И большая часть этих вещей, даже бритва, недостижима для конкретного наслаждения. Даже те, кто может себе их позволить, не смогут ими насладиться в полной мере без жемчужины. Помнишь? "Смогу ли я когда-нибудь быть таким же счастливым, как люди из рекламы туалетной бумаги со смываемой втулкой?" Даже туалетной бумагой они не смогут насладиться... так как мы.

- Жестоко.

- Ты только нашему дракону не говори. Он критику не любит. По официальной версии мы сеем доброе, вечное и так далее.

Они увлечённо проговорили несколько ночных часов перед тем как Лещёв ещё раз отлучился на мостик, а Ставрогин остался один, прислушиваясь к ровному гудению двигателей и плеску речной воды в окружающем яхту тумане. Раз за разом он пытался вызвать в себе то чувство предельной ясности сознания, которое посетило его утром, а потом позже при встрече с пограничником, но так и не смог.

Затем он вспомнил слова Лещёва о том, что он новый дракон, его минутную слабость преклонения и о том, что они плывут к другому, старому дракону. Что он должен сделать? Сразиться за трон? Или получить благословение и идти искать свою реку? Есть ли какой-то свод правил для всего этого?

Ставрогину не терпелось спросить об этом Лещёва, но тот всё никак не возвращался. Он уже встал и собирался идти его искать, как яхтенные моторы опять умолкли. Ставрогин инстинктивно оглянулся вокруг в поисках мобильника или пистолета и вдруг услышал зов.

Они приплыли. Великий звал его, как в тот раз на амурском дне, только теперь он был совсем рядом. Возможно всего в десятке метров за пеленой тумана.

О судовой корпус что-то мягко стукнулось. Ставрогин заглянул за борт и увидел маленький плот. Течение подталкивало его к кормовой площадке, где он и застыл в ожидании пассажира.

Ставрогин перешёл на него, и мистическая воля понесла их прочь. Pearl 75 скрылась в рассветном тумане, как и весь остальной мир.

Он не мог сказать сколько продолжалось путешествие: может быть пять минут, может быть пять часов, а может несколько столетий. Ставрогин перестал думать о чём-нибудь, кроме этого взывания к нему того, кто был безмерно могуч и мудр, кто знал все тайны мира и относился к ним как к нелепым детским секретам. Не существовало ничего, кроме этого зова, струящегося как музыка. Сорокалетний ящер вдруг понял, что зов драконов всегда был с ним. Он пронизывал все океаны и континенты. И хотя сейчас он был направлен персонально к нему, Ставрогину Фёдору Степановичу, он принадлежал всем. Всем живым существам, независимо от расы, социального положения и яркости сознания. Приглашение давалось всем без исключения и персонально каждому. Ставрогин стоял сейчас на этом плоту просто потому, что смог его услышать. Истина была проста: достаточно услышать и появится плот, который отвезёт тебя ко всем ответам.

Незаметно зов превратился в невесомую плавную мелодию. Сквозь туман стали проступать очертания твёрдых форм. Плот приблизился к берегу. На крохотном причальчике, сколоченном из почерневших брёвен сидел человек и играл на бамбуковой флейте.

Он был в том неопределимом безвременном возрасте, который принимают за зрелую мужскую красоту. На нём была какая-то полуоборванная чёрная одежда, неопределённого фасона: с равной вероятностью это могли бы быть изношенные лохмотья бродяги или новейший лук от Boris Bidjan Saberi. И хотя он определённо не был азиатом, у его ног лежала классическая соломенная шляпа-конус.

Плот уткнулся в ступеньки, исходящие из воды, и Ставрогин поднялся на крохотный причал. Он уже не хотел задавать свои вопросы. Они были слишком мелки и иллюзорны по сравнению с той пронзительной, чистой лёгкостью, в которой парила сейчас его душа. Он сел на старый ящик, собравшись слушать эти звуки вечно, но человек закончил мелодию и отложил флейту.

- Здравствуй, - сказал он. - Рад, что ты пришёл.

Его голос был столь же прекрасен, как и музыка. Тихий, но чёткий, отрешённый, но уверенный, и самую чуточку сонливый, как у только что проснувшегося от полуденного сна аристократа. Таким голосом иногда озвучивают рекламу по-настоящему дорогих вещей, где нет необходимости с помощью безудержной, олигофренической бодрости диктора компенсировать убогость товара и потребителей. Голос же этого высшего существа сразу давал понять, что больше ничего не надо изображать, ни для кого не надо бодриться, - олимпийская медаль по благополучию уже завоёвана, и теперь осталось лишь выбрать особняк, в стену которого будет вбит золотой гвоздь, чтобы её повесить.

- Мы будем сражаться? - с робостью спросил Ставрогин.

Он беспокоился не о победе. Сама мысль причинить вред великолепному сородичу наполняла его сердце ужасом. Он собрался, если придётся, прыгнуть в воду и попытаться утонуть, чтобы ничем не опорочить Великого.

- Нет. Просто моё время пришло, и кто-то должен занять это место.

- Ты умираешь? - ужаснулся Ставрогин.

Дракон улыбнулся.