Утес дракона. Палеофантастика русской эмиграции

— Покачать?.. — переспросил я. — Зачем?..

— Ну, как человека, когда утонет… Небось сколько у него воды в животе!..

Я так и подскочил. Ну, как же я мог забыть о воде, оставшейся в легких!..

— Хватай ремни! — крикнул я. — Раз!.. Два!.. Раз!.. — и мы принялись качать и подбрасывать слоненка. Потом мы опустили его на землю, повернули на спину и, пока коряки подымали и опускали его ноги, я несколько раз прыгал к нему всей тяжестью на грудь.

Подул утренник и накрыл нас едким дымом валежника. Я закашлялся. И вдруг мне показалось, что шерстистая грудь под моими ногами подымается… Я соскользнул на землю. Сквозь дым я увидел, как мои коряки отлетели в стороны… затем из зашевелившегося хобота прямо в костер вылетел целый фонтан воды. Мой мамонт чихнул, судорожно вдохнул воздух и грузно перевалился на бок. Он все-таки ожил!..

— Послушайте, — прервал Ян свой рассказ, — нет ли у вас еще чего-нибудь?.. Что-то в горле пересохло… А-а, спасибо!.. Довольно, довольно!..

— Да-с, знаете… Отличный оказался мамонт! Такой умный, ласковый, послушный… Я окрестил его «Джонни». Сначала был, конечно, слабоват после спячки. Больше недели отлеживался на ветках и все дрожал. Смотрит на меня этак жалобно своими буркулами, водит хоботом и тихонько посапывает. Точно хныкает. Видно, мать искал.

Ну, а потом обошелся: встал на ноги и принялся щипать травку и кусты с почками. Пока он лежал, я отпаивал его оленьим молоком, и он так ко мне привязался, что стал бегать по пятам, как собачонка. Ночью, бывало, пристроится поближе к зимовью, с того бока, где я спал, и все лазит хоботом посмотреть: здесь ли я. А когда подрос и стал ходить в тайгу пастись, то стоило мне крикнуть: «Джонни, сюда!», как он несся ко мне, распустив лопухами уши и ломая осинки на пути. Подбежит, остановится рядом, и сейчас хоботом в карман, куда я прятал лепешки… Да он у меня до сих пор очень ласковый, только уж зато и пуглив!..

Так мы провозились с мамонтом пол-лета. Конечно, спускаться с ним Колыму было немыслимо. Я решил переждать на месте до снега, вернуться к Охотскому морю и оттуда на следующее лето пробираться в Америку. Представьте себе, какой бы там тарарам поднялся! Пустили бы без всяких виз… И потом тоже кусочек хлеба до самой гробовой закрышки, только вози его напоказ из города в город…

К осени Джонни у меня совсем окреп и сильно вырос, и я начал приучать его таскать нарты. Это ему совсем не понравилось.

— Видите, — указал Ян на свой затекший глаз, — как он меня изукрасил во время ученья… Ну, уж и нагорело ему тогда багром!.. Два дня после пропадал в тайге и все-таки вернулся, не выдержал характера. Так мы и пропутешествовали обратно через Становой: впереди проводники с оленями, а сзади — я с Джонни и с парой нарт цугом, да еще с возом его сена. Как только мы перевалили хребты, я отослал коряков домой с подарками, чтобы не раззвонили здесь о мамонте. Так до сих пор никто о нем не знает.

— А где же он теперь? — спросил я.

— Ишь ты, какой вы любопытный! — прищурился Ян. — Я его тут в одной пади спрятал. Ведь такую махину в карман не сунешь!.. Знаете что? — Забирайте-ка завтра провизии суток на двое и жарьте ко мне на берег. Я сам его давно не навещал. Вот затрубит-то!..

— Я все-таки не понимаю, Ян, зачем вам его продавать?

— Видите ли, — наклонился ко мне конфиденциально Ян, — я уж вам, так и быть, скажу: вы все равно не покупатель. Продаю потому, что он слишком боится моря. Даже издали. Я сам этого не знал, пока не поехал с ним на берег. Лишь только послышался гул прибоя, Джонни насторожился и начал водить лопухами, а когда завиднелись волны, — Господи, что тут было!.. Задрал хобот, затрубил да как пустится во все лопатки обратным ходом!.. И сколько ни старался приучить, ни шпинта не выходит. Так, мамонт, как мамонт, и слушается, и ласковый, а как увидит море — никакого слада нет. Может, вспоминает шум воды, когда замерзал…

Вот теперь и прикиньте, как его грузить на пароход? Ведь он раза в два повыше меня, и силища — как в хорошем автомобиле. А если забьется, чем его свяжешь? Да он всех перекалечит!.. Нет, видно, придется загнать… Не помирать же с ним в этом мерзлом краю…

Наверху, на палубе, пробили склянки.

— Батюшки, никак полночь! — встрепенулся Ян. — Ну и заболтался… Так, значит, до завтра!.. Обязательно приезжайте!

Он накинул свою клетчатую куртку и вышел из каютки. Я выглянул вслед за ним. «Наяду» покачивало. С берега шел крепкий норд-вест, и по волнам гуляли барашки.

— Оставайтесь-ка лучше ночевать, смотрите, какой ветер пошел.

— Ну, ерунда, у меня долбленка испытанная! — и Довейс поглубже надвинул кепку.

Наклонившись над фальшбортом, я проследил, как он сел в скакавшую по волнам душегубку, оттолкнулся веслом от шхуны и почти сейчас же пропал в обступившем нас мраке.