Утёс забвения

– Судить тебя будем, ведьма! – ядовито зашипел кто-то в толпе.

– Судить? – Иванка недобро усмехнулась. – А не поздновато ли для суда? Ночь на дворе.

– -В самый раз! – заголосила толпа.

– Где отпрыски твои? – обвёл суровым взглядом избу сельский староста, углядел на печи вихрастую макушку Аринки. – Доставай.

– Дети причём? – глухо спросила Иванка. – Не троньте!

Кто-то стащил малышку с печи, она спросонья дико вращала глазами, озиралась, но не плакала.

– Оставьте! – властно приказала Иванка. – Меня судите, коли виновата пред вами! Детей не троньте, прокляну…

Малышку выпустили, поставили на пол, она со всех своих неуклюжих ножек, едва освоивших премудрость ходьбы, бросилась к матери, прижалась, обхватила ручонками её колени. Ладонь привычно опустилась на детскую макушку. Иванка в последний раз погладила дочку по волосам, растрепав вихры, отцепила ручонки, вышла, осторожно прикрыв дверь за собой. Вот и всё. Скоро встретится она с Серёженькой. А и не долго ждать ему пришлось… вот она, спешит во след, торопится. Одного жаль, детей вырастить не успела, сиротинками пташек своих оставляет.

Что не тронут сельчане деток, она поняла сразу, выгнать, может и выгонят, но не тронут, побоятся проклятья ведьмовского, но вот как детки жить будут без неё? Кто приютит их, кто куска хлеба сироткам не пожалеет? Видно судьба такая у них… сиротская…

Она шла сама, сельчане вели её толпой, но приближаться боялись, держались с боков и позади, а она шла и улыбалась, и глаза её в лунном сиянии горели нездешним огнём. Отступали тени, дорога пыльной лентой ложилась под ноги, шептались деревья, будто обсуждая между собой людское вероломство. Суда не будет. Это Иванка поняла сразу, как только переступила порог её дома разъярённая толпа. Это читалось в затравленных взглядах, в мимике, в скованности жестов. Будет казнь. Её просто убьют, в надежде, что со смертью ведьмы окаянной наладится жизнь в селе, и сами собой рассосутся скотьи хвори.