Утешитель

– Садитесь, – сказала она, глядя перед собой пустыми глазами.

Все сели за пустой стол, крытый цветастой скатертью.

– Ты красивая, молодая, здоровая, – сказала мать, моргая, – что ж ты за Кириллом пошла? Его молодость ушла, красоты отродясь не бывало.

– Ну, мать, – сказал К. М., – у тебя один Герасим в красавцах.

– Не встревай, с тебя другой спрос будет. Ну, девушка, ответь, что в тебе за причина образовалась с ним сойтицца?

– Я люблю его, – упрямо ответила Мария.

– Лю-бишь? – не то спрашивая, не то удивляясь, протянула мать. – Ну-у, это дело сурьезное. И давно это в тебе? – Выслушав, одобрительно закивала. Правильно говоришь, девушка. Любовь недельного возраста. Недоносок. – Она замолчала, горестно уставясь невидящими глазами в рисунок скатерти.

Герасим перестал следить за губами и теперь, ободряюще подмигнув Марии, пальцами показал, чтоб не принимала близко к сердцу. Поулыбался, глядя в окно, и вышел.

– Ты, милая, не обижайся на старуху, – снова заговорила мать. – Мне тебя жалко. У Кирилла-те и раньше бабы бывали, да никак не уживались. Вот и ты, думаю, сглупа побежала.

– Вы уж простите, что я вот так, не спросясь, – Мария кротко рассмеялась, – только ведь мне одной знать, с глупа ли, с ума ли. И что я в нем нашла, тоже я одна знаю.

– Смелая ты, – старуха поджала губы и чаще замигала. – Отчаянная. Бог тебе судья… А только как-то не по-людски. Без свадьбы, без попа. А ты чего молчишь, Мефодич?

– А чо? – в тон ответил К. М. – Когда бабы обнюхиваются, это даже очень увлекательно. Интересно. Как в кино.

– Дурень ты, – вздохнула мать и перекрестилась. – Непутевый мужик. С твоим интересом в жизни ни одна баба возле тебя больше полгода не выстрадает.

– Ничего, мать, прорвемся. Углы гранатами будем взрывать. Ну-ка, Машенька, развязывай сидор, что там у нас?

– Ильинишна-а! – певуче послышалось за окном, скрипнули ступени и в комнату вплыла Катерина и зырк! зырк! по сторонам. – Ильинишна, не дашь пару лавровых листоков?

– Да ты прошлый четверг в магазине пять пачек брала! Неужли извела? усмехнулась слепая.

– Не-а, кудай-то запропастила. Так где лист-те, в серванте? – спросила Катерина и – зырк! по сторонам – увидела, что Мария достает и разворачивает за концы шаль. – Ильинишна! Да никак оренбургский? Ох, матушки! – всплеснула руками соседка и поспешила к столу пощупать. – Право-те, оренбургский! Да такого и у самой председательши нету! Красота неописуемая! А это никак портсигар серебряный для Герасима? Красота неописуемая! А это что? Никак сережки сапфировые? Красота неописуемая!

К. М. вышел, сел на ступени крыльца, закурил. Из дома в открытую дверь слышались голоса. Подошла кошка, села рядом, стала умываться. Вдалеке тарахтел трактор. В соседнем дворе пищали цыплята. Было жарко и дремотно.

– Катерина! – позвал К. М. – Скажи своему, чтоб баню стопил!

– Он знает! – отозвалась соседка. – Он утром говорил, приедет Мефодич, захочет веником попотчеваться. А это что? Никак натуральные?

– Мать! – позвал К. М. – А что поп наш? Жив?

– А чо ему сделается! – отозвалась Катерина. – Красота!

– Надо бы позвать его.

– Ай причащаться задумал? – ответила Катерина. – Позовем. И попа, и агронома, и механика. А это как носится? Да ну?

К. М. сидел, курил, щурился на солнце, представлял себе, как вечером вялым душным веником станет стегать тугое тело Марии, и улыбался. Вот я и дома, блаженно думал он.

13

Гости расходились к полуночи, последним о. Пафнутий, суховатый, просветленный и на девятом десятке еще весьма крепкий, – за столом он был чинно-оживлен и несуетно-сдержан, однако пил вместе со всеми, поднимая рюмку и крестясь, и что-то шептал, одному ему ведомое.

Прощаясь у дороги, где с повозкой, чтобы отвезти попа, ждал строгий от выпитого Герасим, в прозрачной теплой темноте о. Пафнутий говорил, странно белея лицом и бородой:

– От суетности, от пустомудрствования все твои беды. Не господствовать над людьми, но служить им духом своим благостным.

– Где ж его взять, этот благостный дух? – спрашивал К. М.

– Уверуй. Не по наущению, но сердцем чистым и бестрепетным. Дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную.

– Как же уверовать? Ум мой открыт, а сердце заперто. Заколочено. Ум лукав, а сердце спяще.

– Через радость духовную, сыне. Будь как тот купец, что искал и нашел одну драгоценную жемчужину – радость духовную.

– Поздно мне искать.

– Даже кто пришел в последний час, да не смутится промедлением.

– Я постараюсь, батюшка.

Среди ночи Мария вдруг вздрогнула и прижалась к его плечу.

– Что с тобой? – обнял ее К. М.

– Страшно стало. Причудилось, будто все какое-то неживое окружает и окружает со всех сторон, и нам некуда отступать, только взлететь, и я взлетела, а тебе никак не оторваться, какие-то черные руки тебя держат. Их много, кривые, торчат из земли.

К. М. молчал, глядя в оконный просвет меж раздвинутых занавесок. Среди облаков чистые звезды горели торжественно и блистательно.

– Ты не смотри на звезды, – шепотом уговаривала она, – не надо смотреть на звезды, они поселяют томление в сердце и тоску в душе. О чем ты думаешь?