Утист

Кроме работы и телевизора есть еще одно увлечение – составлять банки тушенки. Это действительно делает меня счастливым, вам не понять моей радости с вашими телефонами и компьютерами. Мое счастье от осознания того, что после работы я смогу составлять банки в разных порядках, первобытно, дико, но от того более сильное. Я более верен своим идеалам. Сначала я составлял башни банок по размеру. Потом, в виду моего развития, я становился умным и составлял их – по массе, по сроку годности, по количеству того или иного ингредиента, по цене, по расположению знака качества, по серийному номеру, по цифрам на штрих коде. Бесчисленные комбинации и вариации, возникающие при подобном смешении отличий, поражали, будоражили кровь и мозг. Я понимал, что дело мое сложное и долгое – составить и запомнить все возможные комбинации банок. Иногда я составляю их просто так, до потолка, чтобы потом разобрать башню и составить заново. Снова и снова. Повторения в моей жизни – цветы и мед.

08:00-16:00 – работа.

16:00-17:00 – башни.

17:00-18:00 – еда.

18:00-19:00 – телевизор.

20:00-21:00 – последнее построение башен.

21:00-07:00 – сон.

Я стою перед телевизором в красных трусах. В руке моей бита, которую я нашел сегодня в лифте. На ней написано: «Ein Liebe – Ein Lied». Последнее слово, похоже, исправлено. Срочные новости: «В торговом центре «Д» скелет-воин нападает на детей и их родителей. Есть пострадавшие…». И как всегда, в последний момент, в голову лезут подлые мысли, из-за которых прыгает сердце в груди. А если вчерашний случай был выдуман? Может мне приснилось это? Ведь бывает, когда хочешь чего-нибудь, желаешь настолько сильно, что мозг награждает тебя ложным чувством того, что желание твое исполнено; он любит посылать тебе бредовые галлюцинации и сны, после которых горько в горле. И этот день – просто обманный сон, который нужен для продления моей глупой надежды. Я никого не спасал? Это ложь?

Щелк.

В желтом свете торгового центра передо мной стоял скелет. Скользкий пол отражал лампы на потолке. Кто-то крикнул. Я обернулся и увидел женщин, прижимающих своих детей к себе. Скелет-воин был облачен в доспехи рыцарей, которые я видел в телевизоре. Значит ли это, что рыцари умерли, но доспехи не позволяют им успокоиться? Скелет схватил мою шею костлявой рукой. Почувствовал опасность? Кости сжимали горло, но на них не было мышц, и я не мог понять, почему они могут двигаться.

На Виктора смотрели две черные дыры в черепе, и он понял –

что эмоции на лице человека создают кожа, брови, губы. Сам череп без эмоционален и безучастен. Он ударил скелета битой, которую крепко сжимал, и тот упал на лакированный желтый пол. Кости рассыпались. Женщины громко ахнули, и это показалось Виктору лучшим моментом, чтобы удалиться.

Я щелкнул.

Темная комната, включенный телевизор, говорящий на приятной величине звука, мягкой и уютной. Голубой свет обтекал тело. Только сейчас я понял, что эти трусы – предназначение Господа, позволяющие мне стать героем некой истории.

Кстати о Господе и Боге и Всевышнем. Когда я был маленький, мама купила икону какого-то святого. Она молилась по ночам, молилась тайно и со слезами на глазах. Я не понимал, почему она плачет и сейчас не понимаю. Она говорила мне: «Виктор, вставай на колени, молись о своем выздоровлении, и Господь исцелит тебя». В ее глазах виден был блеск безумия. Я боялся ее, боялся этого Бога. Я вставал на колени и просто смотрел на икону, не понимая, как молиться, и как просить у этой картинки выздоровления. И с чего мне вдруг выздоравливать, если я не болею? Я не знаю, что такое Бог, наверное, потому, что слишком глуп.

Щелчок третий.

Привет. Ты дошел до сюда. Похвально.

Интересно, продавщица напротив согласилась бы выйти за меня замуж? Сегодня я не пошел на работу. Я сегодня не включал телевизор.

Виктор сидел в кресле и смотрел на биту на своих коленях. Он думал о тушенке, о том, что давно не ел; думал о своих штанах и людях с работы. Смотрел на стены и видел плавающие пятна.

Я думаю о том, что стоит посетить мою тетю. И свою кузину.

Какое-то время спустя я у них дома. И жалею, что пришел. В их доме пахнет лекарствами, потому что тетя не может двигаться. Кузина присматривает за ней, хотя по ней и видно, что тяжело. Она учится на психолога. Я сижу в зале рядом с парализованной тетей. Она говорит, а я не слышу. Виктор прилепился взглядом к экрану телевизора. В нем нет той ряби, которая есть в телевизоре Виктора, и от этого теряется какое-то чувство. Уют. В доме тети мне всегда неуютно.

– Виктор, подойди сюда, – зовет меня кузина.

Она просит достать коробку с верхней полки. В их доме темно, но это не та добрая темнота, разбиваемая мягкими лучами телевизора. Это сумерки в доме. Это темнота заброшенного дома. Здесь никто не живет. Я тянусь к верхней полке, чтобы достать коробку. Разве она сама не смогла бы этого сделать?

Руки обвивают мой живот, мягкая грудь (я сразу понял, что это) уперлась в мою спину. Я повернулся, и кузина поцеловала меня в губы.