Утка, селезень, прощание

Однажды я вышла на минутку с балкона, чтобы разбавить еще мыла. А Андрюша изо всех сил надувал пузыри за двоих. Я прибежала обратно и вижу, что он такой несуразный, щуплый. Штаны у него висят на заду, а волосы на голове топорщатся во все стороны. Мне вдруг захотелось проверить Андрюшу на прочность, и я закрыла его на балконе. Он какое-то время ничего не замечал, а потом увидел, что дверь заперта, а я стою и смотрю на него изнутри. Андрюша стал колотить в стекло и орать. Я не открывала – хотела посмотреть, как он будет проявлять мужественность. А он ее не проявлял, а просто разревелся как маленький. Он нудил, что пожалуется маме, и размазывал сопли. Тогда мне стало совсем уж невыносимо смотреть на это, и я ему открыла. Он вошел в комнату, обтерся рукавом и сказал, что у них в детском саду, кстати, играют в очень интересную игру. Надо показывать друг другу трусы. И нагло так спросил, не хочу ли я сыграть с ним. Я сказала, чтобы он катился отсюда. Но подумала, что, может быть, из него все-таки еще получится настоящий мужик.

Прямо над нами, на двенадцатом этаже, точно в такой же квартире, как наша, жили мои дедушка и бабушка. Я уже говорила, что у нас было две квартиры. Это было очень удобно, потому что можно было переходить туда-сюда по пожарной лестнице. Мне самой это делать не разрешали, потому что лестница шаталась. И я могла запросто упасть с одиннадцатого этажа. Зато это часто проделывали наши подвыпившие гости в теплое время года, когда люк на балконе не примерзал и легко открывался.

Гости у нас никогда не переводились. Стол мы обычно накрывали в верхней квартире. Туда перетаскивали табуретки и недостающую посуду снизу. А когда душа уже требовала музыки, все переходили вниз, в комнату с роялем. Для гостей обычно играла мама. А они все пели. Но когда мне исполнилось семь лет, я уже знала все песни сама. И им очень нравилось, что я им аккомпанирую, как взрослая.

Душой компании был хозяин дома, мой дедушка, Виктор Александрович Миллер. Витя. То, что он оказался вдруг дедушкой, была чистая случайность. Вообще-то это ему совсем не подходило. Женщины по нему просто сходили с ума, а это первый признак. Витина дочь, моя мама, рассказывала, что и ее подруги тоже по нему сохли. Ничего удивительного тут нет. Если человек действительно самый красивый, умный и обаятельный. И если у него глаза изумрудного цвета, а волосы густые и лежат серебреной волной. У него идеальный пиджак и прекрасное чувство юмора к тому же.

Я называла его Витей, а «дедушку» припасала для особых случаев. Если я вдруг видела, что с ним заигрывает молодая женщина, я нарочно говорила таким противным плаксивым голосом: «Дедушка, пойдем уже домой. Нас бабушка ждет». Вот такая была мерзавка. На самом же деле я про бабушку в эти моменты совсем не думала. Просто я сама была влюблена в него по уши. И ревновала ужасно. Тем более, что любовь эта была взаимной. Я видела это в его глазах. И каждый вечер я только и ждала, когда он вернется с работы.

Однажды я сидела одна в своей комнате и смотрела в окно на закат. И вдруг вдалеке, на другом берегу реки, загорелся маленький огонек. Это был деревянный домик в деревне Протвино. Вечером, когда стемнело, стало видно, как еще один домик горит, потом еще и еще. Ветер не доносил запаха гари – это было слишком далеко за рекой. Но пламя все разрасталось. Оказалось, что деревню сжигают, и там будет строиться современный район, Новое Протвино. Рассказывали, что все люди оттуда выехали, но побросали полно кошек и собак. И что звери мечутся там одни среди пламени. Целый месяц горели домики, изгороди, старые деревянные сарайчики, деревья, кусты. А я все думала, сумели ли спастись кошки с собаками. Я хотела поехать в Протвино и посмотреть, как там они. Может быть, взять пару-тройку домой. Но мама про это и слушать не желала. Она сказали, что за зверей отвечает санэпидемстанция и что она должна приехать и всех спасти. Дай Бог, она так и сделала.

Когда я была еще совсем маленькой, то в старое Протвино мы ездили с моей няней, Варварой Степановной. Мы садились на речной трамвайчик, который за двадцать копеек перевозил нас через реку. В Протвино няня покупала овощи с грядки и свежее козье молоко. И когда мы ехали обратно на наш берег, няня прикрывала меня шалью, «чтобы ребенка не продуло». Варвара Степановна была очень добрая, заботливая и большая. Она носила всегда одну и ту же бесцветную юбку и зеленую шерстяную кофту. Вообще, я знала ее только до пояса. То есть до того места, которое позволял мне видеть мой рост. Я обычно видела только ее руки, дающие, моющие, кормящие, одевающие. И лишь изредка, перед сном, надо мной склонялось доброе лицо Варвары Степановны, которое сегодня я уже не могу вспомнить.