Утоли моя печали

Уговаривать меня не приходилось. Первые погружения в прикладное языковедение — статистические исследования русских слогов — были завершены. Мы составили новые слоговые артикуляционные таблицы и начали составлять слововые и фразовые, формировали бригады из молодых — не старше тридцати — вольнонаемных сотрудников и сотрудниц. При испытании каждой новой модели и каждого отдельного узла телефонной системы артикулянты записывали слоги, которые диктор произносил в акустической будке — чтоб никаких внешних помех. Процент правильно принятых слогов считался объективным показателем разборчивости в данном канале.

Дикторов мы подобрали из тех заключенных и вольняг, кто мог внятно, равномерно и в то же время естественно — не выкрикивая, не выделяя отдельных звуков — подолгу читать таблицы, т. е. сотни и тысячи бессмысленных слогов.

Инженер Сергей появился у нас во вторую зиму.

— Я — чистых питерских кровей. Вырос на Неве, на Васильевском острове. Потомственный инженер. Электромеханик. Но и любая другая механика из рук не валится.

Он работал в блокадном Ленинграде, опухший от голода, едва живой, неделями не выходил из цеха; его вывезли совершенно истощенным. Позднее, весной, он сочинил об этой поездке стихи:

Дала кривая перегиб,
И я случайно не погиб…
…Первая станция.
Весь эшелон
Орлом садится под вагон.

Еще до конца войны он вернулся в Ленинград на свой завод… Его двоюродный брат, тоже заводской инженер — охотник до сладкой жизни — снимал с трофейных приборов платиновые детали и продавал их морякам торговых судов за деньги или за контрабандное барахло. Его захватили с поличным, передали в ГБ. И следователь объяснил, что ему обеспечена вышка без надежды на обжалование. Но предложил единственно возможный спасительный выход «помочь раскрыть серьезный контрреволюционный заговор». Злополучный ворюга, недолго раздумывая, «признался», что его родич и ближайший приятель Сергей собирается убить всех ленинградских руководителей (тех самых Кузнецова, Попкова и др., которых потом расстреляли в 1951 году по пресловутому «Ленинградскому делу»), а заодно и товарища Сталина, после чего намерен восстановить свободную торговлю, распустить колхозы и не слишком крупные предприятия отдать в частное владение.

Репутация у Сергея была неважная: в партию он не вступал и считался «нытиком и склочником», т. к. несколько раз устно и письменно обличал безобразия на заводе. В одном случае его вызывали даже в Москву в министерство Госконтроля.

После ареста он сначала отпирался. Его сажали в промерзший карцер, надевали браслеты, жестоко били. Он «признался», что рассказывал антисоветские анекдоты, что любит Ленина и Кирова больше, чем Сталина, что действительно говорил, будто в блокаде, в гибели всех пищевых запасов Ленинграда виновато в первую очередь правительство — Жданов, а возможно и Сталин.

Некоторым анекдотам следователь ухмылялся: «Придумывают же, суки!» но продолжал требовать признания в подготовке «терактов» и в создании подпольной организации.

Двоюродный брат на очных ставках выглядел сытым, лишь несколько печальным, курил папиросы «Казбек» и просил Сережу не губить себя, их семьи и чистосердечно раскаяться: «Родина нас простит».

Наконец, следователь показал оформленные по всем правилам ордера на арест жены и старшей дочери Сергея.

— Если признаешься, сию же минуту, при тебе порву. А будешь, гад, выгребываться, сегодня же ночью их приволокут. И потянут как твоих соучастниц. Вот когда они тебе спасибо скажут… твою мать! Когда мы с них стружку снимать начнем и докажем, что это ты их заложил!

Сергей согласился все подписать. Ордера были демонстративно порваны в клочки. Следователь дал ему папиросу и заговорил вполне добродушно:

— Вот так бы давно. А то и себя и нас мучаете. Доводишь. Вы думаете, мне нравится кулаки отбивать о ваши кости? А так и вам, и нам, и государству — польза. Враг обезврежен. Вы же оба с брательником вражины самые что ни есть. Это же факт. Но теперь за чистосердечное признание и вам будет легче… Органы учтут.

Сергея и его разоблачителя судило заочно ОСО, каждый получил по четвертной — 25 лет — по трем пунктам 58-й статьи: 8-я — террор, 10-я антисоветская пропаганда, 11-я — контрреволюционная организация.

— Тот болван потом узнал, что за платину ему больше десятки и не корячилось. И считался бы хозяйственником, указником, а не врагом народа. Он чуть умом не тронулся. Локти кусал. Его жена после свидания ходила к моей Лиде, говорила: он в отчаянии, умоляет простить, хочет писать Генеральному прокурору, Верховному суду, самому Сталину. И надеется, гнида, что я тоже писать буду. Маком! У меня с ними вроде как джентльменское соглашение. Я подписал, что им нужно, а они не тронули мою семью и меня отправили сюда, на шарашку, мозгами шевелить, руками помогать, а не на каторге доходить, не на Воркуту, не в Магадан. А что будет, если я начну писать жалобы? Да пиши хоть Сталину, хоть в горкомхоз, хоть в правление общества глухонемых…