Утоли моя печали

- Вот и вы, и майор (т.е. Абрам Менделевич) за него заступались, даже в карцер не отпустили. Теперь обратно ссылаетесь на новую работу, что он вам нужен. Я делаю вам уступку в последний раз. Пусть он вам благодарный будет, и чтоб понимал, кому обязан и чему обязан... Пусть оправдывается работой. В другой раз не миновать урановых. А сейчас категорию снизить, пока не докажет, что достоин... И чтоб сбрил бороду сегодня же. Хватит, покрасовался. Вы мне доложите.

И мне через плечо :

- Можете идти.

Начался обеденный перерыв. Новая столовая была тоже в лагере. Поев, я пошел в юрту, взял у Джалиля ножницы и бритву и соскоблил бороду, тогда еще сплошь черную, с редкими сединами.

На удивленные вопросы и подначки отвечал коротко:

- Начальство приказало ! Надоела!! Умываться трудно... Так захотелось... Иди ты...

Моя подружка таращилась в безмолвном испуге. Когда вечером я рассказал ей, она поахала, спрашивала: а не будут ли теперь внимательнее следить за мной, - потом стала утешать:

- Ой, теперь у меня вроде другой роман... Как вас зовут, дяденька?.. Не приставайте, а то скажу бородатому, он вас сапогом отделает...

* * *

Новое задание, ссылаясь на которое Антон Михайлович уберег меня от более суровых кар, было акустическое исследование тончайшей проволоки, предназначенной для звукозаписи в приборах подслушивания. Эту проволоку изготовляли на другой шарашке, а наши химики покрывали особым составом.

Химической лабораторией заведовала капитан Евгения Васильевна К., дочь интеллигентных купцов и бывший следователь промышленного отдела НКВД.

Панин учился с ее старшей сестрой, "обе они были красавицы, а нравственности безукоризненной, строжайших правил. Непонятно, как из такой барышни получилась чекистка".

Она была еще пригожа. Пристальные серые глаза, русые волосы на прямой пробор, с круглым пучком сзади. И лицо хоть потускневшее, но миловидное. Только рот с неизменной папиросой стягивался жесткой складкой. Фигура несколько оплыла, отяжелела в бедрах. Ноги были чуть коротковаты, но ладно вылеплены, мускулисты и шагали твердо, гулко, по-мужски.

Она давно овдовела, растила двух детей, уже кончавших школу. С иными заключенными, работавшими в химической лаборатории, и с вольнонаемными девушками не стеснялась:

- Чего уставились? Я же вижу, куда пялитесь? Клара, одерните халат! А вы лучше утешайтесь онанизмом.

Ей приглянулся Сергей. Она уводила его в вечерние часы в свой кабинет, жаловалась, что изголодалась по ласке.

Он говорил:

- Такая, казалось бы, грубая, наглая вертухайка, баба-танк. А вот оказывается, несчастливая, влюбчивая... Только ненасытна уж очень.

При этом у нее была еще и потребность в обычной дружбе, в серьезных разговорах ,,по душам". Жень-Жень, работавший в химической, стал ее платоническим другом и партийным наставником. Готовясь к политзанятиям, она советовалась с ним как со "старым членом партии и образованным марксистом".

Но он был недоволен своей жизнью на шарашке. Его основная специальность - кораблестроитель. В годы войны он после Соловков попал на шарашку, где конструировались подводные лодки, сперва на Волге, потом в Баку. Освобожденный в 1947 году, он работал на верфи в Рыбинске, успел жениться. (Его первая жена была расстреляна в 1937 г.) Год спустя его снова арестовали. Следователь заполнил обычный протокол "установления личности". На вопрос подследственного о деле, об обвинении раздраженно пожал плечами:

- Вы же взрослый человек. Газеты читаете? Ну так что же вы спрашиваете? Сами должны понимать.

Больше допросов не было. ОСО приговорило его снова к 10 годам по той же статье, по тем же пунктам: 58-8, 10, 11 - обычный "ленинградский набор".

В химической лаборатории он наблюдал за всей электротехникой, вел документацию экспериментов, конструировал печи для обжига мелкой керамики.

Покрытие для звукозаписывающей проволоки изготовлял заключенный Ф., доктор физических наук, бывший сотрудник президента Академии наук С. И. Вавилова.

Он был осужден "за измену и шпионаж" на 25 лет, и на шарашку его доставили прямо с Лубянки. В первые дни он пугливо сторонился всех. Невысокий, сутулый, смуглый, подслеповатый - в очень сильных очках, толстогубый, говоривший с приметным еврейским акцентом, он затравленно глядел на каждого:

- Не надо. Пожалуйста, не надо. Не спрашивайте. Я ничего не знаю. Пожалуйста, не надо... Извините, я ничего не помню... Какая статья? Не помню... Да, да, двадцать пять лет... Извините, пожалуйста... Позвольте, я пройду... Нет, нет, я не могу. Не знаю, не надо... Очень прошу...

Его прозвали "Братец Кролик". Вскоре после его прибытия был банный день. В каменном сарае неподалеку от вахты три раза в месяц мы банились под горячими душами и тут же стирали свое белье.

Когда Братец Кролик просеменил под душ, на минуту стих обычный веселый галдеж. Его спина, плечи, ягодицы, худые икры были исполосованы, испятнаны темно-синими, почти черными и побледневшими красноватыми рубцами.

Кто-то пытался расспрашивать: "Где это тебя так?", "Что, долго не признавался?"

Он сжимался под струями душа и шептал, едва не плача: