Утоли моя печали

Поведал Трофим обомлевшей Василисе удивительную историю. Не погиб, оказывается, дорогой ее сыночек, а чудом спасся. «Не иначе как по вашим молитвам, матушка!» — добавил в этом месте Трофим. Льдина, на которой рыбаков-«вешняков» в море унесло, еще раз раскололась, да так, что на одной ее половине все рыбаки остались, а на другой — один Василий. Хотел он уже в воду броситься, чтобы доплыть до товарищей, но сообразил, что это верная смерть — плыть в ледяной воде на таком студеном ветру: коли и доплывет, так согреться на льдине будет нечем! И остался он, решил предать себя воле Божьей. И правильно, как оказалось потом, Василий решил: неделю и еще полдня просидел он один на льдине, оголодал, ел снег, края рукавиц овчинных изжевал, а согревался — молитвой. Много он в эти дни молился — Спасителю, Божьей Матери, Василию Великому, своему небесному покровителю да Николаю Угоднику, защитнику всех ходящих по водам морским. Недаром говорят, что тот не молился, кто море не бывал. За полдень седьмого дня увидел Василий у окоема небольшое судно — шхуну с двумя склоненными назад мачтами. И со шхуны его тоже заметили, свернули с пути и подняли почти бесчувственного со льдины. Напоили и растерли его норвежским ромом закутали в сухую оленью шкуру. Придя в себя, первым делом Василий спросил, куда идет корабль. «В Северную Норвегу! — ответили ему. — Лес, сало и хлеб везем!» Встрепенулся Василий: «Мне к русскому берегу надо, братцы! Может, лодчонку какую дадите?» Засмеялись моряки: «Нет у нас лишних лодчонок, паря! А идем мы в Варгаев, там наш порт. Но ты не горюй, к русскому берегу мы тоже скоро пойдем, когда рыбу и ром из Норвеги в Россию повезем!» Судно принадлежало русскому купцу, торговавшему между Норвегой и Русью, а жившему в Варгаеве. Купец, а был это отец Трофима, расположился к молодому храброму рыбаку и по прибытии в Норвегу взял его к себе в дом выхаживать: Василий все-таки на льдине промерз сильно и как в тепле на шхуне оказался так тут же и расхворался.

Недели две отлеживался он, а потом встал и работу попросил: «Должен я за провоз и заботу хозяину отработать!» Честность такая купцу по нраву пришлась и начал он Василия, как только тот окреп, к торговому делу приучать. И с Трофимом Василий подружился, стали они не разлей вода, словно дружные родные братья. А боле всего он сестре Трофима Липушке по сердцу пришелся. Года не прошло, как заметил купец, что между молодыми пошли переглядушки, подумал да и благословил их на честный брак, уж очень ему молодой помор понравился. Только велел он и у матери Василия тоже благословение получить. «Как хочешь, так и добудь, а чтобы мне благословение от матери твоей было!»

— И вот, матушка Василиса, вскоре послал меня отец с обозом норвежской рыбы в Санкт-Петербург, по «мурманской дорожке», а Василий и говорит: «Выручай, брат Трофимушка!» — и попросил он меня по дороге в село Олениха завернуть, оно, мол, по дороге, его Все рыбаки-поморы знают. Так и оказалось, Легко я тебя нашел. Так что просит тебя, матушка, твой сын Василий вышить ему его праздничную красную рубаху васильками — это и будет, сказал, ему от тебя на свадьбу материнское благословение! Так что на обрат ном пути из Петербурга я снова к тебе заеду ближе к Пасхе, и рубаху вышитую для Василька заберу. Свадьба-то у него с сестренкой моей на Красную Горку назначена, так что ты уж поспеши с рукодельем-то!..

Переночевал Трофим в избе у Василисы как у будущей родственницы, а наутро ушел с обозом в Петербург. А Василиса достала из сундука красную шелковую рубаху сынка, которую он только на Пасху надевал в Божью Церковь, достала и моточек синего шелка, иголку, села на лавку под окошком, где светлее, да и призадумалась. Сомнения ее стали одолевать: уж больно складная да гладкая история у Трофима вышла! Уж не лихой ли он обманщик, который решил хитростью выманить дорогую шелковую рубаху у бедной вдовы да еще и заставить ее расшивать рубаху ту заветную цветами-васильками? А ну как никакого купца в Норвеге с дочерью-невестой вовсе и нет?

Сидит Василиса у окна с красной рубахой на коленях: вышьет один василек — и отложит рубаху, сына вспомнит и не верит, что жив он и ждет от нее шелковую красную рубаху с синими васильками, материнское ее благословение на свадьбу. Заплачет она, бросит свое рукоделье и уйдет на берег моря о сыне горевать да плакать — потом мнится: — Да что ж это я? Время-то идет,

а у меня еще и ворот не готов, а ведь еще и рукава расшить надо!» — бросится домой, схватит иголку и снова шить. Пошьет немного и опять сомнительные думы ее одолевают. И сынка, коли жив он, ей жаль — как же он без ее материнского благословения под венец невесту поведет? — но и трудов своих напрасных жаль, а главное — обидно за обман, да и рубаху шелковую лихому человеку отдавать задарма нет охоты! Так, говорят, все сидела и сомневалась… Может, и до сих пор сидит, сомневается.

* * *