Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости

Точнее определить местоположение было очень сложно. Белесый туман неслышно стелился над кочками с тонкими прутиками ольхи и осины. Справа медленно умирал ряд мелких чахлых сосенок, слева сухими пальцами мертвецов тянулись ввысь черные стволы уже умерших сосен, которые как-то умудрились здесь подрасти. А посреди лежала бездонная, вечная — черная, черная грязь…

Никого и ничего вокруг живого… И только болотные огоньки неслышно бродили над мрачной трясиной…

Вот в тумане проступают два желтоватых пятнышка… становятся ярче, светлеют…

Это фары боевого света на башне Т-26, над маской пушки… перед танком движется сгорбленная фигура древней старушки, за ней хромает человек в танкистском комбинезоне, с загипсованными кистями обеих рук.

Люди проходят мимо небольшого бочажка и вдруг что-то (корень? толстый стебель водного растения?) неслышно оплетает ногу мужчины. Тот спотыкается…

— Брысь! — не поворачиваясь, говорит бабушка Олеся.

И «корень» послушно отпускает ногу Сандалова, с тихим чавканьем уползая к себе в грязь…

— Бабушка, а мы точно не опоздаем? — спрашивает не заметивший небольшого инцидента Сандалов. — Там ведь наши товарищи смертный бой ведут!

— Не спеши, внучек, а то как раз успеешь! Не опоздаем. Здесь… время ПО-ДРУГОМУ идет…

И Сандалову на миг вдруг показалось, что сгорбленная старческая фигурка стала расплываться, и сквозь нее проступает… проступает…

Тьфу, что только не померещится на болоте…

Это же время.

Бывшая La Republique Francaise. Оккупационная зона. Открытый город Париж, страдающий под пятой оккупации

Эк куда автора занесло…

Какое отношение имеет Париж, страдающий от ожирения и плохо залеченного люэса, — к пылающей Беларуси?

Да ровно никакого, говорю я вам…

Как и трое мужчин среднего возраста, хорошо за сорок, сидящих в дешевом «Бистро» за бутылкой дрянного вина…

Ночной портье Клюге фон Клюгенау (мужчина со следами полустертого гвардейского лоска) раскрыл шуршащую «Пти паризьен»:

— Вот послушайте, господа: Принимая на себя ответственность, я имею право и буду требовать от эмигрантов во Франции исполнять мои распоряжения и помогать проводить те мероприятия, что найду нужным для блага самой же эмиграции. Каково? И далее: Я могу Вам заявить, что Россию будут строить не эмиграция и ее вожди, а те, кто своей кровью смывает яд и отраву большевизма, — немцы. Что будет с Россией, какие формы правления ей понадобятся, знает один человек — Фюрер!

— Это кто же такой разумный, а? — с интересом спросил грузчик Вершинин (какой-то потертый, серый, совершенно замученный жизнью мужчина).

— А это стенограмма официального сообщения представителям русской эмиграции во Франции, сделанного Ю. С. Жеребковым! — язвительно ответил ночной портье Клюге фон Клюгенау.

— А он в каком полку служил? — машинально спросил таксист Мышлаевский (мужчина очень интеллигентного вида, но какой-то уж очень несерьезный, похожий на вечного российского студента).

— А он вообще, господа, нигде не служил-с… — со смешком сказал ночной портье Клюге фон Клюгенау.

— Слава Богу! А то вот позора бы однополчанам было… — устало заметил грузчик Вершинин.

— Да это все мышиная возня… — махнул рукой таксист Мышлаевский и добавил: — А вот кстати, господа! Краснов, из ума выживший, настоятельно предлагает в «Добровольные помощники» немецкой армии записываться…

— И что, находятся желающие? — брезгливо скривил губы ночной портье Клюге фон Клюгенау.

— Да, представьте себе, ротмистр, находятся… — с горьким недоумением подтвердил таксист Мышлаевский. — Ублюдки! А кстати, Вы-то сами… не изволите ли записаться? К своим-то? К немцам?

— Господин поручик! — гордо вскинул голову ротмистр Клюге фон Клюгенау. — Я ПОПРОСИЛ БЫ! Намекать на чужие… недостатки… это бесчестно!

— К Вашим услугам, ротмистр! — не менее гордо ответил поручик Мышлаевский.

— А-ат-тставить! — негромко, но очень грозно скомандовал подполковник Вершинин. — Ну-ка, братцы, сели и успокоились… Поручик, как старший по званию, я ПРИКАЗЫВАЮ… и Вы, ротмистр, тоже хороши!

— Господин подполковник, а чего он всегда первый начинает? — с многолетней обидой в голосе сказал ротмистр Клюге фон Клюгенау. — Дражница и дражница… ну да, я немец, и что? Вон, Тотлебен немец, Клаузевиц немец, Коцебу — да мало ли наших Родине честно служили… мне же обидно…

— Да хватит вам, ребятки… — примирительно сказал подполковник Вершинин. — Вы вот чего послушайте, — читает газету, — так: Немецкая армия ведет упорные бои под Сморгонью (так!)… упорная оборона крепости Брест-Литовска (я там в гарнизоне стоял, да!)… упорные контратаки русских, сопровождаемые артиллерийским (ага!) шквалом… да где там у краснопузых артиллеристы… эх, эх, а наш-то Мрачковский в Парагвай уехал… коров там доит, гаучо недоделанный… Впрочем, у красных был, помню, тоже… отличный военспец, бывший штабс-капитан Лукьянчиков. Из наших, из михайловцев! Как он нас тогда под Каховкой-то, а? Где же теперь он обретается? Небось, его красные в 37-м году репрессировали…