Утонувший в кладезе

Однако погосты везде одинаковы – что на Волге, что на Чусовой, что на Неве. Во всяком случае Смоленский, расположившийся возле реки Смоленки, делящей Межневье на два неравных острова, был похож на любой другой погост княжества: над собранными в ровные ряды могилами шелестели желтеющими листьями высоченные березы и тополя, а в их кронах перекликались друг с другом и хлопали крыльями постоянные сожители умерших – вороны. Голоса их звучали хрипло и недовольно. Наверное, вороны приняли плакальщиц за своих конкуренток.

Процессия неторопливо двигалась по центральной аллее, стремительно уменьшаясь в размерах. С обоих сторон тянулись неогороженные – в отличие от киевских кладбищ – могилы. Склепы встречались только возле ворот – великородных на Смоленском не хоронили уже около века. На каждой могиле белая рука Мокоши перекладывала стилизованное человеческое сердце в черную руку Марены. Тонкие пальцы Мокоши уже разжимались, а мощная длань Марены неотвратимо стискивала сердце в кулаке – мечтающий вырваться, оставь надежду.

Процессия повернула направо, и с левой стороны потянулись могилы, увенчанные вместо Рук Двух Богинь затейливыми крестами распятия, – на Смоленском хватало места и христианам. В хвосте процессии кое-кто истово крестился, а Свет изо всех сил заставлял себя не глазеть на таблички с датами – привычное занятие заглянувших к месту вечного упокоения.

Ментальная обстановка вокруг оставалась неизменной.

Свернули налево, перешли неширокий мост через Смоленку. Перила моста были так же выполнены в виде Рук Богинь – разве что Рук было не две, а несколько десятков. Перед мостом зеваки отстали окончательно, разбрелись по могилам родственников и знакомых, и взгляд Света теперь упирался в синие спины членов Колдовской Дружины. Спины, согласно ритуалу, горбились. Свет снова включил Зрение: над собратьями, окромя ритуальной печали, висел знакомый страх. Как ни странно, ныне страх этот почему-то оказался заразительным – у Света гулко-гулко заколотилось сердце. Наверное, оно почувствовало возле себя Руки Двух Богинь. Пришлось выключить Зрение и заставить сердце успокоиться.

А потом начался участок, где хоронили волшебников. Здесь на могилах, вместо Рук Двух Богинь, стояли гранитные изображения сов – по преданию Семаргл явился к первому колдуну Словении Любомыслу Треуху, приняв обличье мудрой птицы.

Шестеро колдунов в синем сняли гроб с погребальной колесницы, поставили на Постамент Последнего Прощания, и начался ритуал собственно похорон.

Свет остановился поодаль, дабы траурные речи не отвлекали его от главной задачи.

Волхв прочитал свои молитвы, начали говорить добрые слова волшебники и сотрудники принципата.

Свет сотворил С-заклинание и принялся прощупывать присутствующих. Волшебников он не трогал: ни к чему было устраивать на похоронах панику. Собственно не трогал он по-настоящему и остальных, лишь слегка касался их ментальной оболочки – ему требовалось обнаружить, кто из неволшебников почувствует его прикосновение. Это и стало бы подозрительным. Настоящий неволшебник, как известно, ничего подобного почувствовать просто не способен…

К гробу вышел князь Сувор Нарышка.

Свет поморщился: парню не следовало привлекать к своей персоне внимание. Впрочем, он тут же одернул себя – Сувор скорее привлек бы к своей персоне внимание, если бы отказался молвить другу и прямому начальнику прощальное напутствие.

Печальный князь Сувор говорил, а Свет продолжал обследование присутствующих.

К Нарышкам он обратился, когда все прочие были проверены. Волхв отпел прощальную, гроб уже подняли, поднесли на полотенцах к свежевырытой могиле, и Свету пришлось смешаться с толпой, для отвода глаз взять в десницу горсть мягкой земли.

– Да взлелеем в сердце своем Семаргла! – запел волхв. – Да убьем в себе Додолу!

Гроб принялись опускать в могилу.

Княжна Снежана стояла спиной к Свету, ее шея была красиво изогнута, десница теребила подол черной простой юбки.

Свет хмыкнул, коснулся ментальной оболочки кикиморы, и девица вдруг дернулась, оглянулась, вперила в чародея широко раскрытые удивленные глаза.

Неожиданно налетел ветер, зашумел кронами тополей и берез, сорвал с головы княжны шляпку, дробно простучал комочками земли по крышке гроба.

В глубине девичьих глаз было такое, от чего у Света опять гулко-гулко заколотилось сердце. А потом – столь же неожиданный, как и порыв ветра, – в душу Света вновь хлынул страх. Волна его была так мощна и глубока, что Свет захлебнулся. Последнее, что он успел увидеть, были – теперь уже совсем большие и круглые – глаза княжны Снежаны.

А потом на него навалилась кромешная тьма.

* * *

В себя он пришел от того, что рядом пели. Все тело – от пяток до макушки – переполняла непривычная слабость. Под боком и ланитой было мягко. Поднял голову, огляделся. И понял, что находится в карете. Карета была не та, на которой они с Сувором приехали к погосту, однако баул его стоял на переднем сиденье.