Утопия 14 (Механическое пианино)

— Умммгггу… — Он вспомнил, как Анита вскоре после их женитьбы раскопала в каком-то чемодане портрет его отца, увеличила его, поместила в рамку и преподнесла мужу в качестве подарка на день рождения. Портрет стоял сейчас там, где она поставила его — на письменном столе Пола. Это была первая вещь, которую Пол видел, вставая утром, и последняя, которую он видел, отправляясь спать. Анита никогда не встречалась с отцом Пола, и он сам мало рассказывал ей об отце; и все же она создала нечто вроде мифа об этом человеке, мифа, который позволял ей со знанием дела болтать целыми часами. Миф сей гласил, что отец Пола в молодые годы был таким же легкомысленным, как Пол, что сила, возведшая его на самую вершину, пришла к нему в среднем возрасте — пришла именно в те годы, в которые только теперь вступал Пол.

Кронер тоже часто повторял, что от Пола следует этого ожидать: он пойдет по стопам своего отца. Эта вера Кронера помогла в свое время Полу стать управляющим Айлиума; и теперь эта вера может дать ему руководство Питсбургом. Когда Пол задумывался над своим столь легко доставшимся возвышением по иерархической лестнице, он иногда, вот в такие именно моменты, чувствовал себя неловко, словно какой-то шарлатан. Он справлялся со своими обязанностями — тут уж ничего не скажешь, однако у него не было того, что было у его отца, у Кронера, у Шеферда и многих других: искренней веры в значимость того, что они делают; способности принять душой — почти так, как это делает влюбленный, — корпорационную личность, всемогущую и всеведущую. Короче говоря. Полу не хватало того, что делало его отца воинствующим и великим: способности всерьез воспринимать все это.

— А как ты думаешь поступить с Шефердом? — сказала Анита.

Пол опять начал уходить в себя.

— Поступить с Шефердом? Никак.

— Если кто-нибудь не подрежет ему крылья, он в один из таких дней перемахнет через головы всех.

— Милости прошу.

— Ты это серьезно?

— Если говорить серьезно, так я хочу спать.

Пружины ее матраца застонали, когда она опять улеглась. Потом она еще несколько минут вертелась, устраиваясь поудобней.

— А ты знаешь, это забавно, — сказала она.

— Хммм?..

— Я все время замечала, что, когда Шеферд поворачивается под каким-то определенным углом, он очень на кого-то походит. И до сегодняшнего вечера я никак не могла понять, на кого именно.

— Мгм…

— И когда я сегодня увидела его под прямым углом, я поняла, что он точная копия твоего отца.

VII

Рядовой первого класса Эльмо Хэккетс-младший приблизился к шаху Братпура, доктору Юингу Холъярду из госдепартамента, Хашдрахру Миазма — их переводчику, генералу армии Милфроду Бромли, начальнику лагеря генералу Уильяму Корбетту, командиру дивизии генерал-майору Ирлу Пруитту и их свите.

Рядовой первого класса Хэккетс стоял в среднем ряду первого отделения второго взвода второй роты первого батальона 427-го полка 107-й пехотной дивизии девятого корпуса двенадцатой армии, и он, оставаясь в строю, опускал свою левую ногу каждый раз, когда барабан издавал басовый грохот.

— Ди-ви-зи-яяяя!.. — закричал командир дивизии в микрофон.

— По-о-о-лк! — выкрикнули четыре командира полка.

— Таль-о-о-он! — заорали двенадцать батальонных командиров.

— Рт-ааа!.. — крикнули тридцать шесть ротных командиров.

— Батаре-е-ея! — крикнули двенадцать командиров батарей.

— Взвод! — рявкнули сто девяносто два командира взвода.

— Хэккетс, — сказал себе рядовой первого класса Хэккетс.

— Стой!

Ать-два — и Хэккетс стал.

«Равнение!»— проорал громкоговоритель.

— Равнение, равнение-нение-нение-нение…— эхом отозвались двести пятьдесят шесть голосов.

— Равнение, — сказал себе Хэккетс, рядовой первого класса.

— На-пра-во!

— Ать-два — и Хэккетс сделал равнение направо. Он глянул в глаза шаха Братпура, духовного вождя шести миллионов человек в каких-то далеких краях.

Шах чуть заметно поклонился.

Хэккетс не поклонился в ответ потому что это не положено и он не намерен был делать каких-нибудь неположенных вещей черт бы их всех побрал ему оставалось всего каких-то двадцать три года тянуть эту лямку и тогда все будет покончено с армией и провались она в тартарары и через эти двадцать три года, если какой-нибудь сучий потрох полковник или лейтенант или генерал подойдет к нему и скажет: «Отдать честь» или «Наплечо!» или «Почистите свои ботинки» или что-нибудь вроде этого он ему скажет «Поцелуйте меня в задницу, сынок» и вытащит справку об увольнении в запас и плюнет ему в морду и пойдет себе надрывая живот от хохота потому его двадцать пять лет закончены и все что ему нужно делать это посиживать со старыми дружками у Хукера в Эвансилле и если чего дожидаться то только чека на получение заслуженной пенсии и катись-ка ты дружок потому что теперь я не намерен терпеть нагоняи от кого бы то ни было, потому что я с этим покончил и…

Шах восхищенно захлопал в ладоши, продолжая разглядывать рядового первого класса Хэккетса, который был огромным здоровенным детиной.

— Ники такару! — воскликнул шах, распространяя крепкий аромат «Сумклиша».

— Не такару! — сказал доктор Холъярд. — Солдаты.

— Не такару? — озадаченно спросил шах.