Утопия

Ким вытащил из-за пазухи плоскую фляжку, которую Арина подарила ему в прошлом году. Отвинтил колпачок. Протянул Пандему; тот отхлебнул из горлышка, глубоко вздохнул и запрокинул голову. Тучи над головами потихоньку рассеивались, выпуская звезды.

Ким налил себе коньяка в крышечку-наперсток; покосился на сидевшего рядом. Если бы этот парень не был Пандемом, можно было бы подумать, что он обеспокоен. Или смертельно устал. Или огорчен и не знает, как сказать плохую новость.

— Что-то случилось? — спросил Ким.

— Нет, — Пандем затянулся снова. — Ничего особенного… Мир накануне больших перемен. Все это чувствуют, но почти никто не отдает себе отчета. А я ощущаю это, как зарождение ветра… в пустыне…

И он замолчал.

— Ты передумал? — медленно спросил Ким.

В темноте не было видно, как Пандем улыбается.

— Нет, Ким… Дай мне еще выпить?

И он снова отхлебнул из горлышка. Начался моросящий дождь; они сидели молча, плечом к плечу, посреди сырого апреля, и Ким не знал, где еще — в каких странах, в скольких измерениях — находится существо, сидящее рядом с ним, но чуял профессиональной своей интуицией — бывшей профессиональной, — что Пандему нужно сейчас вот так сидеть, пить Кимов коньяк из фляжки, курить и молчать.

И это было всего два дня назад.

* * *

— …Собраться всем вместе. Потому что встречать Пандема в одиночку — значит считать себя сумасшедшим, маяться, бояться, ныть…

Блюда на столе оставались почти нетронутыми. Иванка безмятежно спала на кухне. Шурка болтал ногами и улыбался себе под нос — беседовал, надо полагать, с Пандемом.

— Я не понимаю, зачем я все это говорю, — сказал Ким устало. — Я так понимаю, ты сам скажешь лучше…

«Я-то скажу. Но меня они знают без малого час, а тебя как-никак несколько дольше…»

— Если бы не ты, — Александра хмыкнула, — я бы плакала о поехавшей крыше. Я и сейчас не уверена: может быть…

И замолчала, прислушиваясь к голосу внутри.

— Мне кажется, Ким — последний из нас человек, который сойдет с ума, — тихо сказала Лерка. — Именно поэтому этот… Пандем начал с него.

— Не понимаю, чего вы все такие стремные, — сказал Шурка. — Перепуганные… Так, я завтра в школу не пойду, завтра у меня адаптационный день…

— Какой-какой день? — обернулась к нему Александра.

— Адаптационный! — Шурка сиял. — Я пойду в лес, Пандем мне расскажет… Потом я порисую… Потом порешаю задачки… Чего вы боитесь все?

— Александр, — медленно сказала Александра. — Пока еще я решаю, какой день у тебя адаптационный, а какой учебный… И чем ты будешь заниматься… У тебя есть, во-первых, мать, и только во-вторых…

— Отец у него тоже есть, — хмуро отозвался Алекс. — И прекратите истерику, вы все. Это коллективное помутнение сознания… Помните двадцать девятое февраля? Тогда то же же самое было и быстро прошло. Я думаю…

Он замолчал, слушая Пандема.

— Хорошо, — сказал Шурка неизвестно кому, но вряд ли матери. — Ну ладно.

Александра молча поднялась и вышла — выбралась — на кухню. За ней последовал Алекс — прошелся, по примеру Кима, по дивану вдоль стены, взял телефонную трубку, набрал две коротких цифры.

— Алекс, ты пожарников вызываешь?

— «Скорую», — сообщил Алекс сквозь зубы. — Ч-черт… У тебя что, телефон… Ты что его, специально отрубил?!

— Это у тебя истерика, Алик, — совершенно Александриным голосом сказала Лерка. — Возьми мобилку и позвони в «Скорую»… Если хочешь.

Алекс снова ругнулся и вытащил телефон из внутреннего кармана. Набрал «ноль два», долго слушал ответ, запустил трубкой в угол:

— Сговорились все?! Ч-черт…

И вышел в прихожую, и оттуда послышались попеременно его взвинченные вопросы — и негромкие ответы Александры.

Арина сидела, полузакрыв глаза, положив руки на живот. Улыбалась, но не так, как Лерка; Аринина улыбка была спокойная, умиротворенная, счастливая.

— Ариша?

— Все в порядке, мне хорошо…

Даша стояла в углу, уткнувшись лбом в стену, и быстро бормотала себе под нос:

— Хорошо, хорошо, да, конечно… Конечно… Да, конечно…

Костя сидел на прежнем месте, глядел в пустую тарелку, недоверчиво хмурился, чесал бровь, строил гримасы и жил такой богатой внутренней жизнью, что, попади эта картинка на экран, Костя прославился бы как непревзойденный комический актер. К несчастью, все в комнате были так заняты собой, что молчаливая Костина реприза пропадала втуне.

Мама и папа сидели плечом к плечу, иногда молча переглядывались, иногда неуверенно усмехались; папа схватился было за голову, но застеснялся и руки опустил. Мама облизывала губы, время от времени принималась щупать шею и затылок, локти, колени, щиколотки, живот. Потом сказала вдруг тихо-тихо:

— Кимка… измерь мне давление.

Манжета лежала в ящике комода за папиной спиной. Папа (который никак не мог этого знать) безо всякой просьбы повернулся на стуле и с некоторым трудом вытащил коробочку с измерительным хозяйством:

— Я сам…

— Сто двадцать на восемьдесят, — сказал Ким.

Минуту все слушали шипение воздуха, нагнетаемого в манжету. Писк автоматического манометра, потом снова писк; мама недоверчиво смотрела на монитор.

— Сто двадцать на восемьдесят, — сказал папа. — Пульс шестьдесят пять.