Утопия

Что, что Пандем теперь о ней подумает?! Она ведь сама от себя не ждала… Мог ли он ждать от нее… Позор, ужас…

«Дашенька, что с тобой? Это всего лишь глупая мысль, она прошла и ушла, как будто и не было…»

Он еще успокаивает ее.

Лицемер.

* * *

Иванка Олененко играла с ребятами в «Крепости и замки». Сейчас они с Симоном лежали в траве, желая сплющиться как лепешки, а рядом шарили с фонарями братья Михайловы.

Симона им не найти. Симон сливается с ночью и нарочно нацепил черные очки, чтобы блеск белков — а белые у него только белки и зубы — его не выдал. Кроме того, Симон, в отличие от Иванки, умеет передвигаться бесшумно, в его роду поколения охотников, вдвойне стыдно проигрывать, имея в команде Симона…

Иванка повернула голову. Симон смотрел на нее — во всяком случае, она угадывала его взгляд из-под черных стекол; она повела глазами, показывая в сторону братьев Михайловых. Он кивнул — она опять-таки скорее догадалась об этом, нежели увидела.

— …Стой! Стой, кому говорят!

В какой-то момент ей вдруг сделалось по-настоящему страшно. Ужас преследуемого, которому на пятки наступает погоня. Что-то первобытное, засевшее в генах: беги! Беги!..

…А потом они все вместе — «друзья» и «враги» — сидели кружком на балконе замка, курили, мальчишки пили пиво, и им казалось, что они пьянеют. В центре кружка горел светильник на стальной треноге; Симон был преисполнен радости, радость распирала его, как теплый воздух распирает шелковые бока воздушного шара.

Симон с родителями приехал три года назад. Говорил уже практически без акцента — сказался лингвокурс при универе. Сейчас Симону было тринадцать; когда пришел Пандем, он жил в африканской деревушке, наполовину смытой с лица земли желтым жадным наводнением. Его братья и сестры, родные и двоюродные, многочисленные дядья, тетки и бабки гибли с голоду, тонули в размытой глине; его родители были на грани смерти, и сам трехлетний Симон сидел на соломе с раздувшимся от голода животом…

— Ты домой не хочешь, Симон? Туда?

— Очень хочу. Очень. Через полгодика поедем. Так Пандем говорит.

Тем временем Пандем уже дважды намекал Иванке, что пора бы в постельку. Иванка ныла и выпрашивала по «две минутки»; слишком хорошо было вот так сидеть и ощущать себя героиней, ведь главным в сегодняшней битве стали, конечно же, Иванкин финт и Симонов прорыв…

Братья Михайловы поначалу чувствовали себя обманутыми и проигравшими — но вечер продолжался, они забыли обиду и принялись хвастаться, как обычно.

— А как я его! — выкрикивал Лешка Михайлов, размахивая дымящейся сигаретой. — А он от меня… А я его!

«Все, Иванна. Полдвенадцатого. Подъем».

И сразу же поднялся Симон:

— Пока, ребята… Надо.

Прочие засобирались тоже — некоторые даже испуганно, видимо, Пандем перестал с ними миндальничать; Иванка забросила за плечи рюкзак и вышла из замка под звезды, и сразу же за ней вышел Лешка Михайлов.

— Я тебя провожу? — полувопрос-полуутверждение.

— Зачем? — искренне удивилась Иванка. — Тебе же в другую сторону. Пандем заругается.

— Не заругается, — тихо сказал Лешка. — Пошли… А то вдруг ты в канаву упадешь.

Иванка засмеялась. «Пандем, он дурак?»

«Что ты обижаешь человека? Хочет пройтись перед сном, тебе что, жалко?»

— Ну ладно, — сказала она удивленно.

Уже дома, в прихожей, она села на тумбочку, чтобы стянуть грязные ботинки, — и вдруг замерла, глядя в темный потолок.

— Он в меня влюблен, что ли?

«Нет. Ему просто приятно с тобой пройтись».

— А почему?

«Потому что ты здорово придумала эту обманку, с Симоном. Он тебя зауважал».

— А раньше он меня не уважал, что ли?

«Подумай головой. Ему четырнадцать лет, а тебе нет двенадцати. Он считал тебя малявкой».

— Ах во-от ка-ак…

«Ну конечно. Теперь-то он так не считает».

Иванка улыбалась, глядя в потолок, забыв о ботинке и о сырых штанах, которые надо немедленно снять.

— Пандем… А можно я не буду сейчас спать, а порисую немножко? У меня вроде вдохновение прорезалось… А?

«Твоя мама считает, что я тебе потакаю».

— А ты скажи ей, что я уже сплю.

«Знаешь, что бывает с врунами?»

— Что?

«Шутки окончены, Иванна. Марш под душ — и в постель».

* * *

Костя Олененко сидел за низким столиком в ворсистой мягкой комнатке. Все здесь было ворсистым и мягким: ковер, занавески, широкая постель; на бархатной скатерти нежно-персикового цвета стояли полные влаги бокалы, и от фигурно разрезанных фруктов поднимался соответствующий моменту аромат.

После появления Пандема Костя не изменял жене почти три года — три долгих мучительных года, полных стыда и сомнений. Все решилось после встречи с Агатой — той самой, что сидела сейчас напротив, пожевывала комочек смолы из оранжевого пакета (оранжевый цвет на пачках сигарет и блоках жвачки предупреждал о возможном наркотическом действии) и блаженно щурилась на огонек ароматической свечи.

Десять лет назад Агата была обыкновенной семнадцатилетней проституткой. Ее звали Зойка, и она была уверена, что только тяжелая жизнь и необходимость кормить себя привели ее в это ужасное место — на панель.