Утопия

— Что, если я попрошу тебя не дать мне умереть? Нет, погоди… По-другому… Сколько стариков и старух из тех, что умирают ежегодно… Сколько из них просят тебя сохранить им жизнь?

«Андрей…»

— Я догадываюсь — они просят все. С точки зрения любого человека — это свинство, что он должен умереть. Земля не обеднеет, если кто-то один поживет еще хотя бы лет десять. У всех дела, у всех работа… У лентяев — удовольствия… Это затягивает, день за днем, год за годом… Когда третьего дня мне исполнилось восемьдесят восемь — да я холодным потом покрылся, Пан!

«Ты будешь жить еще долго, я тебе обещаю. Минимум до ста».

— Мы, наше поколение… Может быть, последние из тех, кто помнит мир, каким он был.

«Ты преувеличиваешь. Твои дети тоже помнят».

— Да, да… Наверное. Я не о том. Мы утешаем себя: я сделал… построил… оставил… написал… это не умрет, когда я умру. Мои дети родят внуков, а они — своих детей. Они будут похожи на меня. Они будут меня помнить. Я не умру…

«Но это в самом деле так».

— Тебе легко говорить, Пан… Извини, я сумбурно… Видишь ли, когда человек медленно угасает, вот как мой отец… особенно если ему при этом нет и пятидесяти… это ужасно. Но я чувствую себя слишком нужным, слишком сильным, как бы сформулировать… Я привык жить, Пан. Похоже будет… Это будет похоже на убийство. Ты меня убьешь.

Андрей Георгиевич замолчал. Две чайки медленно прошли над его головой — два силуэта с неподвижно распростертыми крыльями.

— Я не решился бы всего этого тебе сказать на берегу. Я три дня собирался, чтобы все это тебе сказать.

«Я знаю. Андрей, всякий раз, когда кто-то умирает — я умираю вместе с ним. Если ты видишь меня смертью с косой, аккуратно подкашивающей старую траву…»

— Нет, Пан. Нет, что ты.

«Знаешь, какое оптимальное отношение человека и смерти? Человеку приятно знать, что смерть есть, но к нему и его близким она отношения не имеет. В мире без смерти человеку скучно. В мире, где смерть вездесуща, человеку страшно».

— Ерунда. Мир без смерти больше всего устраивает человека. Ты сам говорил.

«Да, я говорил… Помнишь, как ты с Ромкой? Он был еще маленьким? „На него она взглянула, тяжелешенько вздохнула, восхищенья не снесла и к обедне умерла“.»

— Не помню, — признался Андрей Георгиевич. — Черт, не помню… столько всего было…

«Шуркина свадьба. Ты читал Ромке сказку».

— Нет, не помню… Жаль. Пан… Ты все помнишь? Каждую секунду из моей жизни?

«Да».

— Могу я тебя попросить… В последние минуты напомнить мне что-то… по-настоящему ценное?

«Ах, Андрей, у тебя какой-то похоронный психоз, все из-за этой дурацкой идеи воткнуть в пирог восемьдесят восемь свечей…»

— Пообещай мне, Пан. Пожалуйста.

«Бог с тобою, золотая рыбка… Если тебе так хочется — пожалуйста, обещаю».

* * *

Пять лет назад Алекс Тамилов узнал, что Пандем позволил смерть. Необходимость этого — и готовность к этому — зрела год за годом; Алекс был одним из тех подвижников, кто день за днем, ничего не боясь и ни на что не надеясь, подталкивал Пандема к этому шагу.

Когда стало известно, что группа альпинистов-экстремалов (два парня и девушка), некоторое время назад шумно объявившая себя «без Пандема», в полном составе погибла на подступах к какому-то пику, не такому уж и сложному для восхождения, Алекс впервые за много лет узнал, что такое настоящий шок.

Он нашел в себе силы выйти в эфир и сказать всем, кто ему верил, что это не глупая смерть, как считают многие. Что это не идиотская смерть и не самоубийство — это подвиг человеческого духа. Будучи смертным, все равно идти вверх — достойно человека. Все умрут, сказал тогда Алекс. Важно — как умрут…

Алекс получил тогда много ответов, и самых разных. Большая часть респондентов предлагала Алексу взять собственного сына и отправить его в какое-нибудь восхождение «без Пандема». Послания были очень эмоциональны, но Алекс не удивлялся. Ну и не обижался, разумеется.

Внутри — в душе — он был потрясен не меньше, чем все эти возмущенные люди. Потрясение обернулось первым за многие годы разговором с Пандемом.

— Они что, долго умирали? Просили тебя о помиловании?

«Нет. На них сошла лавина. Они почти ничего не успели».

— Почти?

«Парни вспомнили обо мне. Девочка вспомнила о матери».

Алекс сидел на неподвижной карусели посреди пустого — пять утра! — парка развлечений. Серебряные грави-гондолы на страховочных цепочках свисали, будто щупальца дохлого осьминога.

— Ты мог удержать лавину?

«Она должна была там сойти в тот момент согласно естественным законам».

— Ты мог удержать лавину?

«Мог».

— Тогда почему?..

«Я пообещал им, что не стану принимать участия в их судьбе ни при каких обстоятельствах».

— И не мог нарушить обещания?

«А кем считают тех, кто нарушает обещания?»

— Значит, ты вернул смерть…

«Я ее не отменял… То, о чем ты говоришь, — всего лишь право попасть под лавину. И только для тех, кто действительно этого хочет».

Алекс подумал о Шурке. Они давно не общались. Жили, как чужие люди.

— Значит, я был прав. Ты признал мою правоту. Ты — пусть косвенно — признал мою правоту, Пандем…

«Три трупа — зато ты прав».

Алекс ударил кулаком по серебряному борту. Гондола качнулась в воздухе.