Утопия

— Прости, — сказал Пандем. — Тебе кажется, что я пришел к тебе в человеческом обличье, чтобы подкупить… надев маску овечки. На самом деле это обличье — адаптер… между тобой и тем, что сейчас я.

— Пан…

— С тех пор когда мы разговаривали у тебя на кухне… я вырос во много миллионов раз. Ты действительно не поймешь меня.

— Никас, — прошептал Ким, содрогаясь от внезапной догадки.

— Да.

— Он понял, до какой степени ты непознаваем?

— Он осознал… то, что было для него осью мироздания, оказалось всего лишь тенью… от верстового столба. Нет… Давай все-таки не говорить, почему он умер. Это слишком… личное.

Ким все еще вертел в руках чужую куклу. Тепло его ладоней «оживило» игрушку, кукла открыла глаза, разинула рот, будто требуя пищи, и тихонько захныкала.

— Значит, теперь тебе… тому, чем ты стал… вообще бессмысленно задавать вопросы? — тихо спросил Ким.

— Нет… Не бессмысленно. Просто будь готов к тому, чтобы получить неполный… или некомфортный ответ.

Излишняя «живость» куклы раздражала Кима. Он положил ее на скамейку рядом с собой; кукла ворочалась. Он мимоходом подумал — до какой же степени равнодушным должен быть ребенок, чтобы забыть такую куклу в парке… Если даже у Кима проблескивает инстинкт опеки — кукла представляется живым существом…

— Мы очеловечиваем, — сказал он вслух. — Невольно. Машины, жилища, игрушки… И тебя, Пан. Особенно когда ты совершенно по-человечески смотришь…

Его собеседник усмехнулся:

— Смотреть по-человечески может и стекляшка с фотоэлементом… Ты хотел спросить, зачем после двадцати лет полного контакта с человечеством я «отстранился», придумав беседки. Ты хотел спросить, исправляю ли я совершенную ошибку.

— Да.

— Человеческая личность растет и развивается только тогда, когда ее миром правит античный рок. Красиво, сумрачно… кроваво… мальчики-беспандемники приносят в жертву неизвестно кому пластнатуровых кукол. Каждый из этих мальчиков — немного я сам.

— Ты шутишь?

— Немножко.

— Ты в самом деле совершил ошибку? При всей информации, которая у тебя была? Ты — не предвидел — что так — будет?!

Пандем смотрел на Кима; он не был похож сейчас ни на одно из своих изображений. Выдержать его взгляд становилось все труднее.

— Вот в чем закавыка… Вот в чем беда, Ким. Либо я объективен, либо могу позволить себе немножко любить. Либо я люблю, либо избегаю ошибок… Вот так, приблизительно.

И стало тихо. Даже кукла, остывшая без человеческих рук, затихла на скамейке.

— Пан… «Люблю» — это фигура речи?

Пандем шумно, очень по-человечески вздохнул.

— А должен ли ты любить? — шепотом спросил Ким. — Я не спрашиваю, можешь ли ты… Ты можешь все… Ну ладно, почти все. Но кто тебе сказал, что ты должен любить человечество?

— Мы подошли к третьему, самому занимательному вопросу: любовь в моем исполнении.

— Пан…

— Тебе кажется, что я ерничаю? Вовсе нет… Вот ты любишь Арину. И Витальку. И Ромку, хотя мало его понимаешь.

— Да… Но — ты меня прости — ты ведь не создавал этот мир. Ты не можешь относиться к нам, как к своим детям. Или хотя бы плоду вдохновения, вроде как композитор к симфонии… Почему твое отношение к этому миру столь… эмоционально окрашено?

— Неполный ответ… Хочешь?

— Пусть хоть неполный.

— Я в какой-то степени порожден человечеством. Я вышел из него, как… клетка из первобытного бульона. Человечество — часть меня. Да, оно далеко от совершенства. А что такое совершенство? Отсутствие такого дорогого мне развития… Ладно, тебя раздражает слово «люблю». Давай назовем это «осознанием своего»… или даже «инстинктом самосохранения» — ты ведь желаешь добра своей печени, извини за столь грубую параллель… Вот это он и был, неполный ответ. Ты не удовлетворен.

— Нет, почему…

— Вернемся к тем, кого ты… к объектам положительно окрашенного эмоционального отношения. Твои отец и мать, Арина, сыновья — если бы ты мог им устроить жизнь, состоящую из одних радостей, ты бы устроил?

— Да.

— А если бы ты был миром, где они живут?

— Я понимаю, о чем ты…

Пандем заложил руки за голову. Скамейка плавно качнулась; чуть дрогнула земля — там, глубоко, суетился подземный транспорт.

— В моих силах сделать так, чтобы ни одно человеческое существо ни разу в жизни не испытало дискомфорта. Вообще никакого. Понимая, насколько этот путь пагубен, я должен сыграть палача. Я специально перепрыгиваю через промежуточные рассуждения, ты меня понимаешь и так. Старики, которые еще могли бы жить, не просыпаются в своих кроватях — я сам назначаю им дату смерти. Каждый из них — немножко я… Для того чтобы обучить детей элементарному состраданию, я должен мучить их. Но если в мире, который был до меня, всякие неприятности генерировались безличной судьбой, на которую вроде бы грех жаловаться… Теперь я сам должен посыпать дороги битым стеклом для босых детей.

— Пан…