Утопия

— Не всякий человек способен восстать даже против родителей, — пробормотала Лерка. — Которые любят, которые вырастили… А он хочет, чтобы ребенок восставал против него. Это разрушение… каких-то очень глубоких базовых слоев. Он разговаривал с ним в колыбельке… Он был для него… видишь ли, Ким, мне все это время казалось, что Пан — Мишкин отец. Мне так хотелось в это верить… И вот теперь он хочет, чтобы Мишка был пандемоборцем…

— В жизни каждого подростка бывает момент, когда он сомневается в том, что отец всегда прав… Где здесь противоречие?

— Пан не может требовать от Мишки, чтобы он восставал против условий эксперимента! Ну невозможно этого требовать от четырнадцатилетнего мальчика, воспитанного так, как воспитан Мишка. Вот корова пасется на плоскости, она знает два измерения… а Пан требует, чтобы корова взлетела! Зачем Пану провоцировать протест? Объясни мне?

— Затем, что независимая личность…

— Перестань! Независимая личность — это наш Алекс. Независимая ни от здравого смысла, ни от прочих… условностей. У ребенка должен быть авторитет… зачем ломать, да еще так грубо?!

— Спроси у Пана, в конце концов.

— У Пана… — Лерка устало вздохнула. — Я его не понимаю. А он по-прежнему понимает меня — насквозь. Я пойду в беседку и выйду оттуда… спокойная, довольная, уверенная, что с Мишкой все в порядке… А вот интересно, почему Мишка никогда не выходит из беседки спокойный? Или почти никогда? То лихорадочная какая-то радость, а то и слезы…

— Очень трудно взрослеть на игровой площадке, — сказал Ким.

— А зачем тогда вообще — взрослеть? Пусть играют! Пусть будет всепланетная песочница, чем плохо-то?

— Лер, — сказал Ким, проводя ладонью по мебельному мху, сухому и теплому, живому — но практически вечному. — Насчет песочницы… Это ведь не безобидно. Ты никогда не спрашивала себя, почему это во Вселенной так много звездочек — и такая тишина?

Лерка некоторое время смотрела на него, пытаясь сообразить. Потом вспомнила, пожала плечами:

— Да уж, к месту вспомнился Алекс… Помню-помню. «Так много звездочек — такая тишина»… Еще такая песенка была… Ким, сказать тебе честно? Когда речь заходит о спокойствии и счастье моего ребенка, проблема Вселенной, Галактики, внеземного разума теряет приоритет. В моих глазах по крайней мере.

— Не сомневаюсь, — сказал Ким. — Собственно, в моих — тоже… Только я не назвал бы своего Ромку счастливым. Спокойным — да…

— А Ромкой заниматься надо было, Ким. Ромку надо было развивать…

— Развивать. — Ким вытащил из кармана домашний пульт. Щелчком превратил зеленоватый плоский потолок в подобие купола с витражами. Цветные лучи полуденного солнца упали на белый бочонок кулинарного комбайна, на траву и цветы, покрывавшие пол, на бледное лицо сидящей рядом Лерки.

— Красиво, — сказала Лерка. — Хорошо… Это Арина проектировала, да?

— Да, — пробормотал Ким. — А насчет Ромки… Ему скучно. Иногда он для меня загадочнее, чем Пандем… Ты говоришь, развивать… Но ведь Пан его развивал! Лучший — нет, идеальный педагог!

— Значит, не такой уж идеальный, — сказала Лерка. — Значит, все-таки ошибся. И теперь наверстывает упущенное… Следующим шагом — если согласиться с его логикой — должны быть смерти детей прямо во время практики.

— Не говори ерунды, — резко сказал Ким.

Лерка сумрачно усмехнулась.

— Насчет звездочек и молчаливого космоса, — начал Ким, желая увести разговор в другом направлении. — Если ты помнишь, суть Алексовой идеи была в том, что разум во Вселенной имеет «встроенный» ограничитель своей деятельности — и это не экологическая катастрофа и не война, как считали раньше. На определенном этапе развития (с нами, думаю, это случилось очень рано) разум производит Пандема, Пандем моделирует идеальную среду обитания, после чего разум благополучно угасает, лишившись стимулов к развитию. Спорно? Разумеется. Изящно? Кто бы спорил…

— Кимка… а ты давно говорил с Ариной? Как она там?

— Хорошо, — Ким вздохнул. — Замечательно… Только, пожалуйста, давай пока не будем об этом.

ГЛАВА 28

Орбитальный мусорщик застрял в пусковом узле, срывая график, грозя катастрофой. Шурка — Александр Александрович Тамилов — таращил глаза и кашлял на всю диспетчерскую, потому что минеральная вода не идет впрок, если ее пить наспех и нервно.

В Шуркиной юности техника никогда не сбоила. Первый бунт дорогих его сердцу железяк случился три с половиной года назад: тогда отказала Шуркина клипса-«игралка», перестала работать задолго до истечения срока службы — по той простой причине, что капелька воды попала внутрь корпуса и окислила контакт. Неведомо как и откуда просочилась эта зловредная капелька, неведомо почему контакт столь легко поддался соблазну, Шурка долго сидел в беседке, держа на ладони мертвую «игралку», и слушал лекцию о миллиардах случайностей, которые прежде контролировал Пандем, а теперь будет отслеживать Шурка, инженер милостью божьей, обладатель золотой головы и серебряных рук…