Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

Сталин больше не возвращался к вопросу о программе мировой революции, зато для Бухарина горячая пора продолжалась. После передачи документа в ИККИ начала свою работу соответствующая комиссия, в которую вошли именитые деятели мирового коммунистического движения, в том числе Пальмиро Тольятти, Сен Катаяма, Отто Куусинен, Богумир Шмераль, Клара Цеткин и Евгений Варга. Секретарем комиссии был избран близкий Бухарину Эмбер-Дро, с конца 1926 года входивший в Президиум ИККИ. Состав комиссии был определен только 9 мая, поэтому о сколько-нибудь серьезной проработке документа речи идти не могло[1298]. В лучшем случае ее члены могли внести отдельные поправки, но самое главное — они должны были освятить своим авторитетом будущую «программу мировой революции». Подобная штурмовщина была на руку Бухарину, который отдавал себе отчет в том, что в условиях нараставшего конфликта внутри «дуумвирата» непринятие программы на конгрессе стало бы еще одним пунктом обвинения в его адрес со стороны сталинского большинства.

На первом заседании комиссии ИККИ, состоявшемся 16 мая, Бухарин изложил новые акценты программы, особо подчеркнув, что наряду с общей характеристикой мировой экономики и политики в ней разработана новая тактика иностранных компартий по отношению к социал-демократии. «Это находится в известной связи с нашим нынешним политическим курсом, и я думаю, что это выделение социал-демократической опасности ни в коей мере не конъюнктурно, ибо, что касается перспективы, ситуация в наших отношениях с социал-демократией будет обостряться»[1299]. Предложив осенью 1927 года прекратить любые формы сотрудничества с мощным течением рабочего движения, Бухарин уже не мог отречься от своего детища, вошедшего в историю как политика «класс против класса».

В то же время он ухватился за предложения иностранных коммунистов, принятие которых позволило бы ему укрепить собственные позиции. Так, применительно к аграрной программе он согласился с Евгением Варгой в том, что не следует копировать русский опыт, ставя задачу национализации земли (венгерский экономист мотивировал это тем, что у западноевропейских крестьян гораздо более развиты собственнические настроения)[1300]. В то же время, настаивая на заострении борьбы против социал-демократических партий Европы, Бухарин выступил против их обозначения как «социал-реформистских», т. е. ориентированных на постепенное преобразование капиталистической системы путем демократически легитимированных реформ.

Типичным методом аппаратной работы стало выделение «малой комиссии», которая и внесла в проект конкретные поправки. 25 мая 1928 года работа программной комиссии ИККИ была завершена, Бухарин поблагодарил ее членов за внесенные замечания — всего в проект было внесено 45 поправок, хотя ни одна из них не имела принципиального значения[1301]. 16 июля «русская делегация» признала необходимым принятие программы на предстоящем конгрессе в окончательной форме[1302]. Внешне это было решением в пользу Бухарина, своего рода компенсацией за уступки группы «правых» в экономической сфере на июльском пленуме ЦК ВКП(б)[1303].

Предпоследним этапом в подготовке программы Коминтерна стала работа программной комиссии самого конгресса. Открывая 31 июля ее первое заседание, Бухарин подчеркнул «необходимость достаточно широкой свободы дискуссий, чтобы обеспечить всестороннюю проработку программы»[1304]. Это пожелание являлось лишь расхожей формулой — первым делом комиссия отказалась принимать во внимание критические материалы оппозиции, чтобы, как сказала Клара Цеткин, «не показывать сочувствия к исключенным». Узость поля программной дискуссии была задана опытом большевизации Коминтерна, в ходе которой не последнюю роль играло напоминание о судьбе оппозиций в ВКП(б). Любые попытки отойти от заданных канонов немедленно пресекались. Коминтерновская трибуна изначально не была местом для принципиальных дискуссий, хотя и среди левых радикалов действовало железное правило: чем более закрытым и узким было то или иное сообщество, тем острее и конкретнее шло обсуждение в его рамках.

Подготавливаемый документ становился все более пухлым, к началу конгресса его объем перевалил за две сотни машинописных страниц. В ходе обсуждения проекта раздавались и здравые голоса, предлагавшие отказаться от пафосных фраз и пустых лозунгов, обратить внимание на специфику политической борьбы в западных странах. Так, заместитель наркома иностранных дел М. М. Литвинов писал в своем отзыве: «Проект отдает злободневностью, местами он скорее напоминает передовицу „Правды“, чем проект программы мировой коммунистической партии. В проекте слишком малое место занимает опыт революций других стран, кроме СССР»[1305].