Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

Но вернемся к проекту программы Коминтерна. 7 мая 1928 го-да этот документ за подписями Бухарина и Сталина был опросом одобрен членами Политбюро, а затем внесен на рассмотрение Исполкома Коминтерна. Хотя документ такого масштаба до принятия на конгрессе требовал предварительного обсуждения на съездах «национальных секций» (одной из которых являлась и сама партия большевиков), времени для этого уже не было. Не было и готовности вести открытые дискуссии по принципиальным вопросам, которая отличала атмосферу первых конгрессов Коминтерна.

Срочно созванная Президиумом ИККИ программная комиссия уже не имела ни времени, ни политической смелости для серьезной проработки проекта. Сталин не появился ни на одном из трех ее заседаний. Вызванные из-за границы члены комиссии не получили возможности внимательно прочесть представленный им объемистый документ, еще не переведенный на иностранные языки, и были вынуждены довериться авторитету лидеров российского большевизма. Их поправки носили редакционно-дополняющий характер, не затрагивая ни структуры, ни основных положений проекта, подписанного Сталиным и Бухариным[1519].

25 мая он был одобрен и вскоре опубликован в журнале «Коммунистический Интернационал». Собранные в архиве ИККИ материалы последующей общественной дискуссии, развернутой в Советском Союзе, показывают, что она также носила формальный характер. Ее участники, в большинстве своем преподаватели общественных дисциплин или ученые-марксисты, четко представляли себе рамки допустимого: «Проект отдает злободневностью, местами он скорее напоминает передовицу „Правды“, чем проект программы мировой коммунистической партии. В проекте слишком малое место занимает опыт революций других стран, кроме СССР»[1520].

Содержательная дискуссия по программе Коминтерна состоялась только на июльском пленуме ЦК ВКП(б). В центре внимания его участников стоял вопрос об оценках нэпа, данных в документе, а также о месте «русского примера» в стратегии современного коммунистического движения. К этому моменту Сталин сознательно пошел на раздувание классовой борьбы в деревне, пытаясь силовыми методами преодолеть кризис хлебозаготовок. Для их оправдания ему нужен был тезис о неизбежном обострении социальных конфликтов в процессе социалистического строительства. У Бухарина можно было прочитать нечто прямо противоположное: «…в период пролетарской диктатуры классовая борьба принимает в значительной мере характер экономической борьбы конкурирующих между собой хозяйственных форм, которые в известный период могут расти параллельно».

Фактически речь шла о превентивных аргументах против сталинского курса на насильственную коллективизацию, апробация которого началась уже зимой 1927/1928 года. Проект подчеркивал: «Особое внимание и крайнюю осторожность должен проявлять пролетариат в области, касающейся отношений между городом и деревней, отнюдь не подрывая индивидуалистического мотива деятельности у крестьян и постепенно — путем примера и поддержки коллективных форм сельского хозяйства — заменяя эти мотивы мотивами товарищеского хозяйствования»[1521]. Обе цитаты содержались в первоначальном варианте программы, подготовленном в секретариате Бухарина, но исчезли из проекта, одобренного Политбюро и направленного в ИККИ. Сталин чувствовал силу своего аппарата и был готов пойти на открытый конфликт в Политбюро, в то время как Бухарин шаг за шагом отступал, загипнотизированный фетишем единства партии.

^{М. И. Калинин, В. М. Молотов и Н. А. Угланов}

^{Декабрь 1927}

^{[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 93]}

В коминтерновской прессе против взгляда на Советский Союз как на «важнейшую составную часть международной социалистической революции» выступила Клара Цеткин, справедливо заметившая, что ее главный потенциал сосредоточен в странах, где эта революция еще не произошла[1522]. Венгр Евгений Варга на заседании программной комиссии ИККИ говорил о том же самом: «Нам следует формулировать так, чтобы на первом плане оказался не Советский Союз, а страна пролетарской диктатуры»[1523]. Среди участников июльского пленума ЦК ВКП(б) нашлись люди, готовые поддержать иностранных коммунистов. В. В. Осинский, принимавший активное участие в доработке проекта, попытался дать более мягкое толкование проблемы: «Если говорят о русском характере программы, то я скажу — политически „русской“ она не является, но она, может быть, является „московской“ с точки зрения того, что мы не видим отсюда некоторых новых явлений, развивающихся далеко отсюда»[1524].

^{А. И. Рыков, М. П. Томский и М. И. Калинин}

^{Декабрь 1927}

^{[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 93]}