Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

Все еще находившийся на Кавказе генсек не заставил себя ждать с ответом. Не ставя под вопрос вину Тельмана (она «смягчается тем, что его ошибка бескорыстна и продиктована желанием дать возможность гамбургскому секретарю исправиться без скандала»), он перевернул ситуацию с ног на голову: теперь уже само решение ЦК КПГ, а тем более его публикация выглядели как «враждебный акт против партии и Коммунистического Интернационала, выгодный лишь капиталистам и социал-демократам»[1551]. В такой интерпретации событий все сводилось к фракционной деятельности «правых» в КПГ, «поставивших интересы своей фракции выше интересов партии». Логика внутрипартийной борьбы в верхушке ВКП(б) один к одному переносилась в Коминтерн, где троцкистов в качестве главной жертвы сменили «правые уклонисты», якобы пытавшиеся вернуть компартии в лоно предательской социал-демократии.

Как правило, эти люди входили в руководство компартий, которые работали в наиболее благополучных странах западного мира — США, Великобритании, Швейцарии, Чехословакии, Австрии. Их обвиняли в превознесении норм и правил буржуазной демократии, пропаганде мирного «врастания» своих стран в социализм, от них требовали публичных покаяний и исключения нераскаявшихся. Трудно себе представить, что столь масштабная кампания, растянувшаяся на полтора года, могла быть результатом инициативы снизу. Сталину, которого вполне устраивала роль «отсутствующего режиссера», на крутых поворотах партийной и коминтерновской истории приходилось показывать свое лицо. Ситуацию в КПГ обостряло то, что бывшие лидеры партии Брандлер и Тальгеймер смогли улизнуть из Москвы и возвратились к политической деятельности в Германии, несмотря на грозные требования Исполкома немедленно вернуться обратно, поскольку они были переведены в ряды ВКП(б)[1552].

В отсутствие Бухарина, решившего не прерывать свой отпуск, Президиум ИККИ оформил сталинские «рекомендации» в форму постановления. Очевидно, Молотов недооценил остроту вопроса и поэтому не появился на заседании. Первую скрипку сыграл Куусинен, заявивший, что Тельман совершил не преступление, а ошибку, он не пытался скрыть скандал, а просто выжидал удобного момента для того, чтобы познакомить с состоянием дел в гамбургской организации все партийное руководство. Такое объяснение выглядело достаточно комично, что наложило свой отпечаток на результаты голосования. Трое из срочно прибывших из Берлина членов партийного руководства проголосовали против дезавуирования решения об отставке (Эверт, Пик и Эберлейн), трое поддержали Исполком (Геккерт, Ульбрихт и Реммеле)[1553]. Такой раскол уже никак нельзя было списать на «происки фракционных групп» — в дело пришлось вмешаться самому Сталину.

Личное письмо вождя ВКП(б) только что вернувшемуся на свой пост вождю КПГ выглядело как отеческое внушение или индульгенция, выданная после имевшего место недоразумения. Оно содержало лишь легкие упреки: «Я думаю, что из этого обстоятельства нужно извлечь урок. Во избежание могущих произойти в будущем недоразумений, необходимо изменить метод работы в руководящих органах так, чтобы не было впредь жалоб на отсутствие коллегиальности»[1554]. Можно не сомневаться, что отныне Тельман понимал, чьей милостью ему удалось сохранить свое место в руководстве германской компартии.

В то время как сталинские кадры в Коминтерне вели активную организационную работу, ориентируя не только КПГ, но и другие легальные компартии на исключение «правых уклонистов», Бухарин, все еще признанный лидер международного коммунистического движения, выбрал тактику бойкота. Вернувшись из отпуска, он перестал работать в «Правде» и ИККИ, будучи уверенным в том, что его рано или поздно позовут обратно. Примерно так же несколькими годами ранее рассуждали и Троцкий, и Зиновьев. Своим соратникам Бухарин оказал медвежью услугу, оставив их один на один с мощным аппаратом, который к концу 1928 года провел всю подготовительную работу для появления на авансцене первых лиц.

Сталин демонстрировал совершенно иное отношение к кадрам, в том числе и коминтерновским, нежели Бухарин. Об это свидетельствует его письмо Мануильскому, появившееся в разгар борьбы с «правыми». Генсек действовал согласно правилу «бей своих, чтобы чужие боялись». Его адресат выразил озабоченность в связи со слухами об отзыве с работы Неймана, который отличался беспринципным интриганством, нес ответственность за поражение кантонского восстания в Китае, а по возвращении в Берлин стал серым кардиналом при Тельмане, используя аппаратную неопытность партийного вождя[1555].