Утопия XIX века. Проекты рая

– Я могу представить себе только такие возможности: во‑первых, мы могли бы избрать или воспитать группу высокообразованных людей, способных судить по всем вопросам, не советуясь с соседями. Короче говоря, мы могли бы создать для себя то, что называют аристократией ума; во‑вторых, в целях сохранения свободы личности мы могли бы вернуться к системе частной собственности и опять иметь рабов и рабовладельцев. Что вы думаете по поводу этих двух возможностей?

– Есть и третья возможность, – сказал я, – устроить так, чтобы каждый человек был совершенно независим от других, и, таким образом, уничтожить тиранию общества.

Он пристально посмотрел на меня, а затем от души рассмеялся. Признаюсь, я присоединился к нему. Успокоившись, он кивнул мне и сказал:

– Да, да, я совершенно согласен с вами, да и все мы согласны.

– Во всяком случае, – сказал я, – меньшинство у вас не чувствует себя подавленно. Возьмем, например, вопрос о постройке моста: никто не обязан работать, если он не согласен с проектом. По крайней мере мне так кажется.

Старик улыбнулся и сказал:

– Очень остроумно, и все же – это точка зрения жителя другой планеты. Если представитель меньшинства чувствует себя обиженным, без сомнения, он может утешиться, отказавшись участвовать в постройке моста. Но, дорогой сосед, это не очень действенное средство против «обиды», причиненной «тиранией большинства». Ведь в нашем обществе всякое дело либо полезно, либо вредно для каждого члена общества. Например, от постройки моста человек выгадывает, если строительство оказалось полезным, и терпит ущерб, если оно оказалось вредным, независимо от того, приложил он к нему руку или нет. А между тем своим трудом он помог бы строителям. Я не вижу для него никакого утешения, кроме удовольствия сказать: «Я говорил вам!» – если постройка нанесла ему ущерб; а если он получил выгоду, ему остается только молчать. Ужасная тирания – наш коммунизм, а? Народ часто предостерегали от этого «несчастья» в прошедшие времена, когда на одного сытого, довольного человека приходилась тысяча несчастных голодающих. Что же касается нас, мы живем здоровыми и счастливыми при нашей тирании, которую, по правде сказать, ни в какой микроскоп не разглядишь! Не бойтесь, мой друг, мы не станем накликать на себя беды, обзывая наше миролюбие, изобилие и счастье плохими словами, значение которых мы даже забыли.

Он замолк и сидел задумавшись, потом встрепенулся и промолвил:

– Есть ли у вас еще вопросы, дорогой гость? Пока мы с вами беседовали, утро незаметно прошло.

Глава XV О недостатке побудительных причин для труда в коммунистическом обществе

– Да, – сказал я, – но Дик и Клара могут появиться с минуты на минуту. Есть ли еще время задать вам вопрос-другой, прежде чем они придут?

– Попытайтесь, дорогой сосед, попытайтесь! – ответил старый Хаммонд. – Чем больше вы будете спрашивать, тем больше доставите мне удовольствия. Во всяком случае, если они войдут во время моих объяснений, им придется спокойно посидеть, делая вид, что они слушают, пока я не кончу. Они от этого ничего не потеряют: им будет приятно сидеть рядом, чувствуя взаимную близость.

Я невольно улыбнулся и сказал:

– Хорошо, я стану говорить, не обращая на них внимания, если они войдут. А теперь вот что я хотел вас спросить: как вы достигаете того, что люди работают, и притом усердно, если нет платы за труд?

– Нет платы за труд? – задумчиво повторил за мной Хаммонд. – Плата за труд – жизнь! Разве этого недостаточно?

– Но нет награды за особенно хорошую работу, – настаивал я.

– Целый ряд наград, – возразил старик, – радость творчества, например. Как сказали бы в прежнее время, это плата, которую получает бог. Если вы станете требовать плату за радость творчества, сопровождающую совершенную работу, мы, наверно, скоро увидим счета за зачатие детей.

– Да, – усмехнулся я, – но человек девятнадцатого века сказал бы, что существует естественное стремление к деторождению и естественное стремление не работать.

– Да, да, – сказал Хаммонд, – я знаю эту старинную шутку, плоскую и лживую. В наших глазах она лишена всякого смысла! Фурье, которого все высмеивали, понимал дело лучше.

– Почему вы считаете это бессмыслицей? – спросил я.

– Потому что тогда выходит, будто всякий труд – страдание, а мы бесконечно далеки от этой мысли. Как вы уже могли заметить, нам вдоволь хватает материальных благ, но среди нас растет смутное опасение, что вдруг нам не хватит работы. Труд – не страдание, а – удовольствие, которое мы боимся потерять!

– Да, я это заметил и собирался вас об этом спросить. Но что вы имеете в виду, утверждая, что труд для вас – удовольствие?