Утопленник из Блюгейт-филдс

— Что вам нужно? — повторил Джером. — Если вы ждете от меня признания в надежде на то, что это позволит вам спать спокойно, вы напрасно теряете время. Я не убивал Артура Уэйбурна, я не имел — и не желал, — его ноздри раздулись от отвращения, — никаких физических отношений ни с ним, ни с другими мальчиками.

Питт подсел к нему на тюфяк.

— Полагаю, вы также не бывали у Абигайль Винтерс и Альби Фробишера? — спросил он.

Джером подозрительно взглянул на него, ожидая издевку. Которой не было.

— Нет.

— Вы знаете, почему они солгали?

— Нет. — Его лицо исказилось. — Вы мне верите? Правда, теперь это уже не имеет никакого значения. — Это был не вопрос, а констатация факта. В Джероме не осталось больше ни легкости, ни свободы. Жизнь ополчилась против него, и он уже не ждал, что это изменится.

Безысходность его слов задела Питта.

— Да, — сказал он. — Теперь это уже не имеет никакого значения. И я даже не могу сказать, верю ли вам. Но я вернулся к той девушке, чтобы еще раз поговорить с ней. Она исчезла. Тогда я отправился к Альби, и он также исчез.

— Это не имеет никакого значения, — повторил Джером, уставившись на сырые камни в противоположном углу камеры. — До тех пор пока оба мальчишки будут продолжать лгать, утверждая, что я приставал к ним.

— Почему они так поступают? — откровенно спросил инспектор. — Какой смысл им лгать?

— Злоба — какой же еще? — Голос Джерома был пропитан презрением: презрением к мальчикам, потому что они, поддавшись личной обиде, опустились до бесчестья, и к Питту, показавшему себя таким тупым.

— Почему? — настаивал инспектор. — Почему они не любили вас настолько сильно, что не погнушались сказать неправду? Чем вы вызвали такую ненависть?

— Я пытался заставить их учиться! Пытался научить их самодисциплине, порядку!

— И что же в этом плохого? Разве их отцы не хотят того же самого? Весь их мир определяется этими правилами, — рассудительно заметил Питт. — Самодисциплина настолько жесткая, что мальчишки терпят физическую боль, лишь бы не потерять свое лицо. В детстве я не раз наблюдал, как представители высшего класса прячут невыносимые страдания, только чтобы не показывать, что они получили травму, так как в этом случае их не возьмут на охоту. Я помню одного лорда, который панически боялся лошадей, но он с улыбкой садился в седло и весь день скакал верхом, после чего возвращался домой, и его всю ночь напролет тошнило от сознания того, что он остался жив. И так продолжалось из года в год, но лорд не собирался признавать, что ненавидит охоту, так как это унизило бы его в глазах его знакомых.

Джером молчал. Это было то самое глупое мужество, которым он восторгался, и ему было неприятно видеть это качество у представителей того класса, для которого он всегда оставался чужим. Единственным его ответом на подобное отторжение была ненависть.

Вопрос остался без ответа. Джером не знал, зачем мальчишкам понадобилось лгать, и Питт также это не знал. Вся беда была в том, что инспектор не верил, что они лгут, однако в обществе Джерома он искренне верил, что тот говорит правду. Это же было невозможно!

Просидев молча еще минут десять, Питт крикнул, вызывая охранника. Говорить больше было нечего; пустые любезности явились бы оскорблением. У Джерома не было будущего, и притворяться в обратном было жестоко. Какой бы ни была правда, инспектор считал своим долгом относиться к Джерому с уважением.

На следующий день утром Питта первым делом потребовал к себе Этельстан. У двери кабинета инспектора ждал констебль, передавший приказ немедленно явиться к начальству.

— Да, сэр? — спросил Питт, как только громогласный голос суперинтенданта разрешил ему войти.

Этельстан сидел за столом. Он даже еще не успел раскурить сигару, и его лицо было покрыто пятнами гнева, который при появлении инспектора ему пришлось подавить.

— Кто, черт побери, приказывал вам навещать Джерома? — раздраженно произнес суперинтендант, приподнимаясь в кресле, чтобы придать себе больший рост.

Питт почувствовал, как у него напряглись мышцы спины и натянулась кожа на черепе.

— Я не знал, что для этого требуется разрешение, — холодно ответил он. — Раньше такого не было.

— Питт, не смейте мне дерзить! — Выпрямившись в полный рост, Этельстан оперся о стол. — Дело закрыто! Я сказал вам это еще десять дней назад, когда присяжные вынесли вердикт. Вас оно больше не касается, и я приказал вам оставить все в покое. Но вот теперь я слышу, что вы копошитесь у меня за спиной — пытаетесь встретиться со свидетелями! Какого черта вам нужно?

— Я не встречался ни с одним из свидетелей, — честно сказал Питт, хотя дело тут было вовсе не в отсутствии желания с его стороны. — Я не смог — они исчезли.