Утопленница

Я прикрепила открытку к холодильнику с помощью магнита и несколько дней не могла отделаться от мыслей о Жеводане; кроме того, я была удивлена тем, как сильно беспокоюсь о Еве, часто ловя себя на мысли, что мне хочется, чтобы она снова позвонила. Я отправила ей пару писем, но они остались без ответа. Я даже пыталась связаться с Перро, но безрезультатно. Дошло до того, что я дозвонилась до «Общества подсознательного мышления» и переговорила с какой-то женщиной с резким голосом и сильным русским акцентом, передав ей сообщение для Евы, чтобы она связалась со мной как можно скорее. А затем, когда апрель перешёл в май, вновь заявила о себе рутина моей обыденной жизни. С каждым днём я всё меньше и меньше беспокоилась о Еве, решив, что на этот раз она покинула меня навсегда. Признать, что срок годности ваших отношений безнадёжно истёк, намного проще, если ты знал, что он уже близок к завершению, ждёт в пути, просто остаётся вне поля зрения. Я скучала по ней. Не буду притворяться, что совсем выкинула её из головы. Но за четыре года нашей совместной жизни я уже изрядно успела настрадаться. Это было предрешено и наконец осуществилось. В основном я задавалась вопросом, что мне делать со всем хламом, который она после себя оставила. Одежда, книги, диски и ваза из Италии. Она оставила всю эту параферналию мне, чтобы я за ней присматривала, став почётным куратором Её Музея. Я решила, что подожду до лета, и если к тому времени я не получу известий от Евы, то упакую всё по коробкам. О том, что я буду делать с коробками после того, как они будут упакованы и заклеены скотчем, я даже не задумывалась. Возможно, это была некая завуалированная разновидность отрицания. Не знаю. Мне всё равно. Наступило первое июня, пройдя без происшествий, и больше я о ней ничего не слышала. Я не считаю себя особой любительницей лета, но на этот раз я была рада, что зима осталась позади. Меня по-настоящему радовала свежая зелень на Бостон-Коммон, распустившиеся цветы, утки в прудах и парочки на парковых лужайках. Я даже приветствовала жару, хотя в моей квартире нет кондиционера. Меня более чем устраивали длинные дни и короткие ночи. Я начала приспосабливаться к новому распорядку, и казалось, что совсем скоро обрету душевное равновесие и даже покой, когда вдруг пришло письмо от сестры Евы из Коннектикута. Я ошеломлённо сидела на кровати и несколько раз перечитывала одну-единственную страницу, ожидая, когда слова превратятся в нечто большее, чем чернильные завитушки на бумаге. Она извинялась за то, что не написала раньше, но мой адрес стал ей известен только через неделю после похорон Евы. Оказывается, у неё случилась передозировка нортриптилина[106], хотя оставалось неясным, было ли это случайностью или осознанным действием. Коронёр, который, как я подозреваю, был либо слишком добр, либо просто ошибся, признал её смерть несчастным случаем. Я могла бы это оспорить, да только спорить было не с кем. «Я знаю, что вы были близки, – писала её сестра. – Мне известно, что вы были очень хорошими подругами». Я положила письмо куда-то в ящик стола, а открытку сняла с холодильника и выбросила в мусорку. Прежде чем сесть за написание своего рассказа, я пообещала себе, что не буду останавливаться на этой части истории. Которая повествует о её смерти и моей на неё реакции. Это обещание я твёрдо намерена сдержать. Скажу только, что моя скорбь никоим образом не уменьшила гнева и горечи, которые посеяла, а затем взрастила своим непостоянством Ева. Я не стала отвечать её сестре. Мне показалось, что это неуместно и лишено всякой необходимости.