Утраченная реликвия...

«Начало, да, – подумал он, – зато какое начало! Вот уж не думал, не гадал, что когда-нибудь собственными руками придушу человека. А с другой стороны, все когда-нибудь случается впервые. Да и кто тут человек? Если разобраться, я оказал старику неоценимую услугу, прекратив его мучения. Если бы у нас, как в Нидерландах, была узаконена эвтаназия, Байрачный давным-давно лежал бы в земельке – тихо, спокойно, в полном соответствии с буквой закона. Ведь он же был безнадежен, так что я, можно сказать, вовсе его не убивал – так, слегка подправил дату в свидетельстве о смерти…»

Он оглянулся на перевернутое инвалидное кресло – дар какой-то международной благотворительной организаций. Солнце сверкало на никелированных ободьях и спицах колес; открытые глаза трупа блестели, как два стеклянных шарика, и дорожка прозрачной слюны, стекавшей на морщинистую щеку из вяло распущенного рта, тоже поблескивала, вызывая непреодолимое отвращение. Теоретически старик мог окочуриться прямо в кресле, но даже самый тупой участковый мент заподозрит неладное, если увидит эту картину. Это ж как надо стараться, как корячиться, какой акробатикой на колесах заниматься, чтобы опрокинуть инвалидное кресло!

И не на бок опрокинуть, а на спинку, вверх колесами!

У больного старика на этакий трюк, пожалуй, силенок не хватило бы, даже если бы он очень хотел опрокинуться.

Ремизов склонился над телом, мысленно повторяя, как заклинание: «Это кукла, это просто кукла, вроде тех, с какими тренируются борцы, – кожаная кукла, набитая опилками… Просто кукла, наподобие резиновой бабы или огородного пугала…»

Заклинание помогло. Виктор Павлович подхватил безвольно обмякшее тело под мышки и взгромоздил его на диван. Ему пришлось изрядно повозиться, придавая трупу естественную позу. Наконец результат собственных усилий удовлетворил его: старик лежал на правом боку в позе спящего, зарывшись лицом в подушки. Картина получалась вполне логичная: получив долгожданный обезболивающий укол, больной прилег вздремнуть и, находясь под кайфом от морфия, не заметил, как задохнулся, задушенный собственной подушкой. Смерть, конечно, нелепая, но вполне объяснимая. К тому же, не обнаружив следов взлома, менты не станут особенно вникать в подробности – помер и помер, отмучился, бедолага… Много ли ему надо?

Закончив с телом, Виктор Павлович поднял с пола инвалидное кресло и поставил его рядом с диваном – так, словно Байрачный перебрался на постель самостоятельно, когда после укола его стало клонить в сон. Затем Ремизов собрал разбросанные по разным углам комнаты шлепанцы и положил их возле кресла. Тут его осенила внезапная идея, и он ощупал сиденье и спинку кресла – не только тщательно, но и, увы, тщетно. Ничего там не было, и на полках с книгами ничего стоящего не оказалось, и в ящиках письменного стола…

Закончив свой осторожный обыск и вернув все вещи на место, Ремизов присел на краешек письменного стола, вынул из кармана заменявший пепельницу спичечный коробок и закурил, задумчиво озираясь по сторонам. Он чувствовал себя усталым и опустошенным: иконы в квартире не было. Не было! Собственно, за пару минут до смерти Байрачный так ему и сказал: нету, мол, здесь никакой иконы. Икона, сказал Байрачный, должна находиться в церкви, и она будет там находиться – там, а не в твоей, Витенька, коллекции и уж тем более не где-нибудь за границей. Так что не хлопочи, дружок, сказал Байрачный, а лучше займись-ка ты чем-нибудь полезным – не только для себя, но и для страны, в которой живешь, для общества, на котором всю жизнь паразитируешь, как жирная вошь.

Вот тут-то ему и пришел конец. Зря он это ляпнул – ну, про жирную вошь с университетским дипломом. Можно подумать, сам он не был паразитом! Можно подумать, свой бесполезный университетский диплом Виктор Ремизов получил без его участия…

Вручную расшитая какими-то аляповатыми цветами подушечка-думка будто сама собой очутилась тогда у Ремизова в руке. Не помня себя, он обхватил левой ладонью потный затылок старика, а правой прижал к его лицу подушечку и держал до тех пор, пока наполовину съеденное раком тело не перестало содрогаться. Это был, наверное, преждевременный шаг, однако сдерживаться и дальше Виктор Павлович просто не мог. К тому же старик явно не собирался говорить ему, куда подевал икону, – он собирался торжествовать свою глупую победу, от которой ему лично не было никакого толку.

Или был все-таки? Может быть, старый дурак рассчитывал, что на том свете этот поступок ему зачтется? Он ведь, кажется, искренне верил, что все несчастья его семейства происходили из-за того, что семейство в течение века продолжало удерживать у себя икону, которая ему не принадлежала. Что ж, может, так оно и было. Может быть, Виктор Ремизов как раз и послужил орудием Божьего промысла, посланным в эту убогую нору для того, чтобы прекратить мучения последнего отпрыска семейства Байрачных.