Утраченная скрипка Страдивари

На пасхальные каникулы дядя мистера Гаскелла увез его с собой в Рим. Получив разрешение начальства колледжа, мистер Гаскелл продлил свое пребывание в Италии и вернулся в Оксфорд в середине мая, когда летний триместр давно начался. Ему не терпелось поскорее увидеться с другом, и в первый же вечер после приезда он поспешил к Джону. Молодые люди, не зажигая огня, просидели за беседой допоздна. Мистер Гаскелл много рассказывал о путешествии по Италии и особенно восторгался чудесной музыкой, которая звучала на Пасху в тамошних храмах. Живя в Риме, он брал уроки игры на фортепьяно у знаменитого итальянского профессора и настолько увлекся музыкой XVII века, что привез с собой сочинения композиторов той эпохи, написанные для скрипки и клавесина.

Пробило одиннадцать, когда мистер Гаскелл отправился к себе в Нью-Колледж. Ночь выдалась на удивление теплой. Светила почти полная луна. Джон немного посидел на диване у раскрытого окна, вспоминая рассказы своего друга об итальянской музыке. Спать ему не хотелось, он зажег свечу и начал листать ноты, оставленные мистером Гаскеллом на столе. Его внимание привлекла продолговатая тетрадь в старом кожаном переплете, на котором золотом был оттиснут какой-то неясный герб. Оказалось, что это рукописная копия ранних сюит Грациани для скрипки и клавесина, судя по всему, сделанная в Неаполе в 1744 году, много лет спустя после смерти композитора. Хотя чернила пожелтели и выцвели, копия была выполнена с большим тщанием, и хороший музыкант мог читать ее без особых затруднений, несмотря на старинное нотное письмо.

То ли по чистой случайности, то ли повинуясь некоему таинственному повелению, которое человеческому уму не дано постичь, взгляд Джона остановился на сюите из четырех частей с basso continuo, или цифрованным басом. Все остальные сочинения в тетради были обозначены номерами, и только эту сюиту автор выделил особо, дав ей название «Ареопагита». Джон почти машинально поставил ноты на пюпитр, вынул из футляра скрипку и, быстро настроив ее, проиграл первую часть, стремительную куранту. Одинокая свеча бросала слабый свет на нотные листы, и на их неровной поверхности колебались тени. Дело в том, что страницы тетради довольно сильно покоробились, как бывает со старинными книгами из толстой бумаги, пролежавшими под спудом с незапамятных времен. Джон с трудом разбирал ноты, но старинная музыка захватила его, и ему не хотелось отвлекаться, чтобы зажечь свечи в канделябре на письменном столе. За курантой следовала сарабанда, а за нею — гальярда. Джон играл, повернувшись лицом к окну, спиной к комнате, где стояло большое плетеное кресло, о котором я упоминала. Гальярда начиналась с задорной, полной огня мелодии, и едва прозвучали первые такты, Джон услышал, как у него за спиной заскрипело кресло. В самом этом звуке ровным счетом не было ничего необычного — так скрипит сиденье, когда опускаются в кресло не спеша, опершись на подлокотники, а потом устраиваются поудобнее. Между тем вокруг царила мертвая тишина, ее нарушали лишь звуки музыки, и скрип раздался с поразительной явственностью. Ощущение постороннего присутствия было несомненным, и брат, прервав игру, оглянулся, решив, что поздний гость — кто-то из его друзей, привлеченный звуками музыки и незаметно вошедший в комнату, или же вернувшийся мистер Гаскелл. Джон опустил смычок, и все замерло в безмолвии. Свет одинокой свечи, еще более подчеркивая темноту, сгустившуюся в углах, падал прямо на кресло, и не составляло труда убедиться, что в нем никого не было. Это происшествие слегка позабавило брата, но в то же время он досадовал на себя, что прервался из-за такого пустяка, и вновь взялся за смычок. Однако он зажег свечи в канделябрах, и в комнате стало светлее. Доиграв гальярду и в завершение сюиты менуэт, Джон закрыл партитуру, собираясь отправиться спать, поскольку час был уже поздний. В это самое мгновение вновь раздался явственный скрип плетеного кресла. На сей раз впечатление было такое, что кто-то вставал с него. Опомнившись от испуга, брат задумался о причинах подобного явления и решил, что скорей всего натянутые ивовые прутья, из которых сделано кресло, удивительным образом воспринимают колебания скрипичных струн, подобно тому, как порой звучание органа отдается звоном в церковных витражах. Между тем, хотя разум готов был удовольствоваться таким объяснением, воображение никак не унималось, ибо более всего поразило брата то обстоятельство, что во второй раз кресло заскрипело после того, как он закрыл партитуру. Его не покидало странное ощущение, будто некто неизвестный, дослушав сюиту до конца, встал и удалился.