Утраченные иллюзии

— Ваши мечтания недурны, — смеясь, сказал ему де Марсе. — Правда, этой прелестной девушке тридцать лет, но у нее около восьмидесяти тысяч ливров ренты. Она обворожительно капризна, и красота подобного типа сохраняется долго. Корали, мой друг, глупышка, годная лишь на то, чтобы создать вам положение, ибо не подобает юному красавцу обходиться без любовницы; но если вы не одержите какой-либо блестящей победы в свете, актриса со временем станет вам помехой. Ну, заступите же, мой друг, место Конти, который намеревается петь дуэт с Камилем Мопеном. Во все времена поэзию предпочитали музыке.

Когда Люсьен услышал пение мадемуазель де Туш и Конти, его надежды рухнули.

— Конти поет прекрасно, — сказал он де Люпо.

Люсьен воротился к г-же де Баржетон, и она повела его в гостиную, где находилась г-жа д’Эспар.

— Не пожелаете ли вы принять его под свое покровительство? — сказала г-жа де Баржетон своей кузине.

— Но пусть господин Шардон, — сказала маркиза с дерзкой и вместе с тем милой миной, — пусть он займет положение, при котором покровительство не причинит неудобств покровителям. Ежели он желает добиться королевского указа, расстаться с злополучным именем своего отца и принять имя матери, он должен прежде всего стать нашим.

— Не пройдет и двух месяцев, как я это сделаю, — сказал Люсьен.

— Хорошо, — сказала маркиза, — я обращусь к отцу и дяде, они служат при дворе: они замолвят о вас слово перед канцлером.

Дипломат и обе женщины отлично разгадали чувствительную сторону Люсьена. Этот поэт, восхищенный аристократическим великолепием, испытывал невыразимое унижение, слыша имя Шардон, в то время когда в гостиную входили люди титулованные и носившие громкие имена. Огорчение неизменно повторялось каждый раз, когда он бывал в свете. И не менее тягостное чувство он переживал, возвращаясь к заботам своего ремесла после раута в высшем обществе, куда он выезжал, как и подобает, в карете и со слугами Корали. Он обучился верховой езде, чтобы скакать подле дверцы кареты г-жи д’Эспар, мадемуазель де Туш и графини де Монкорне, — преимущество, возбуждавшее в нем зависть в первые дни его жизни в Париже. Фино с большой готовностью устроил своему главному сотруднику свободный вход в Оперу, где Люсьен в праздности провел много вечеров; и с той поры он стал причастен к особому кругу щеголей того времени. Поэт дал роскошный завтрак в честь Растиньяка и своих светских друзей, но совершил оплошность, устроив его у Корали, — он был слишком молод, слишком поэт и слишком неопытен, чтобы знать известные оттенки поведения; и неужели могла его научить жизни актриса, прелестная, но не получившая никакого воспитания девушка? Провинциал вполне простодушно открыл молодым людям, недоброжелательно к нему относившимся, общность интересов между ним и актрисой, чему втайне завидует любой юноша и что явно каждый порицает. В тот же вечер Растиньяк весьма жестоко потешался над Люсьеном; и хотя сам он держался в свете теми же средствами, но он настолько соблюдал приличия, что мог злословие назвать клеветой. Люсьен скоро обучился висту. Игра стала его страстью. Корали, желая устранить всякое соперничество, не только не осуждала Люсьена, но поощряла его мотовство в том ослеплении истинного чувства, когда существует лишь настоящее и ради наслаждения жертвуют всем, даже будущим. Истинная любовь в своих поступках являет несомненное сходство с ребяческими выходками: то же безрассудство, неосторожность, непосредственность, смех и слезы.