Утраченные иллюзии

Вышути сочинителей всяких доктрин. Наконец ты можешь в благородном порыве воскликнуть: "Сколько лжи, сколько заблуждений у нашего собрата? И ради чего? Ради того, чтобы умалить значение прекрасного произведения, обмануть читателя и привести его к такому выводу: "Книга, которая имеет у читателей успех, совсем не имеет успеха". "Proh pudor!" [30] Так и напиши: "Proh pudor!" - пристойная брань воодушевляет читателя. Наконец оповести об упадке критики! Вывод: "Нет иной литературы, кроме литературы занимательной". Натан вступил на новый путь, он понял свою эпоху и отвечает ее потребностям. Потребность эпохи - драма. Именно драмы жаждет наш век, век политики, этой сплошной мелодрамы. "Ужели мы не пережили за двадцать лет,- скажешь ты,- четыре драмы: Революцию, Директорию, Империю и Реставрацию?" Тут ты разразишься щедрыми дифирамбами,- и второе издание живо расхватают! Так вот: к будущей субботе ты сделаешь лист для нашего еженедельника и подпишешься полным именем - де Рюбампре. В этой хвалебной статье ты скажешь: "Выдающимся произведениям свойственно возбуждать страстные споры. На нынешней неделе такая-то газета сказала то-то о книге Натана, другая ответила весьма веско". Ты раскритикуешь обоих критиков, Ш. и Л., мимоходом скажешь несколько приятных слов по поводу моей первой статьи в "Деба", в заключение возвестишь, что книга Натана - превосходнейшая книга нашего времени. Сказать так - значит ничего не сказать, так говорят о всех книгах. Ты заработаешь в неделю четыреста франков и получишь удовольствие кое-где высказать и правду. Умные люди согласятся либо с Ш., либо с Л., либо с Рюбампре, а быть может, и со всеми троими! Мифология, несомненно, одно из великих изобретений человечества, она поместила Истину на дне колодца. Чтобы ее оттуда извлечь, надобно зачерпнуть хотя бы ведро воды. Вместо одного ты дашь публике целых три. Ну так вот, видите, друг мой... Действуйте!

Люсьен был ошеломлен. Блонде расцеловал его, сказав:

- Спешу в свою лавочку.

Каждый спешил в свою "лавочку". Для этих даровитых людей газета была лишь лавочкой. Условились встретиться вечером в Деревянных галереях, где Люсьену предстояло подписать договор с Дориа. В этот день Флорина и Лусто, Люсьен и Корали, Блонде и Фино обедали в Пале-Руаяле: дю Брюэль угощал там директора Драматической панорамы.

- Они правы!-вскричал Люсьен, оставшись наедине с Корали.- В руках выдающихся людей все прочие - лишь средство, не более. Четыреста франков за три статьи! Догро с трудом соглашался дать столько за целую книгу, над которой я работал два года.

- Займись критикой, позабавься! -сказала Корали.- Нынче вечером я буду андалузкой, завтра обращусь в цыганку, а затем стану изображать юношу! Поступай, как я, паясничай ради денег, и будем счастливы.

Люсьен, увлеченный парадоксом, оседлал своенравного мула, сына Пегаса и Валаамовой ослицы. Не замечая прелести Булонского леса, он пустился вскачь по просторам мысли и открыл удивительные красоты в тезисах Блонде. Он пообедал, как обедают счастливые люди, подписал у Дориа договор, по которому уступал в его полную собственность рукопись "Маргариток", не провидя в том никаких неудобств; затем он зашел в редакцию газеты, написал два столбца и воротился на улицу Вандом. Поутру он заметил, что вчерашние мысли окрепли в его мозгу: так всегда бывает, когда мозг еще полон соков и ум не истощил своих дарований. Люсьен испытывал радость, обдумывая новую статью, и принялся за нее с воодушевлением. Под его пером заискрились красоты, порождаемые противоречием. Он стал остроумен и насмешлив, он даже возвысился до оригинальных рассуждений относительно чувств, идей и образов в литературе. Изобретательный и тонкий, он, желая похвалить Натана, восстановил свои первые впечатления при чтении этой книги в Литературном кабинете Блоса. Из резкого и желчного критика, из язвительного юмориста он превратился в поэта, ритмическими фразами воскуряющего похвалы, подобные фимиаму перед алтарем.

- Сто франков, Корали!-сказал он, показывая восемь страниц, написанных им, покамест она одевалась.