Утраченные иллюзии

В два часа следующего дня актриса и ее возлюбленный были одеты и вели себя так чопорно, точно поэт приехал с визитом к особе, которой он покровительствует. Корали выкупала, причесала, приукрасила, приодела Люсьена; она приказала купить для него дюжину щегольских сорочек, дюжину галстуков, дюжину носовых платков у Кольо, двенадцать пар перчаток в кедровой шкатулке. Услышав стук экипажа около подъезда, она и Люсьен бросились к окну. Они увидели Камюзо, выходившего из роскошной маленькой кареты.

— Я не думала, — сказала Корали, — что можно так возненавидеть человека и всю эту мишуру...

— Я слишком беден, я не смею обречь вас на разорение, — сказал Люсьен, пробираясь таким путем через Кавдинское ущелье[142].

— Милый котеночек, — сказала она, прижимая Люсьена к груди, — значит, ты меня любишь? Я просила господина де Рюбампре, — сказала она Камюзо, — навестить меня утром; я полагала поехать всем вместе в Елисейские поля и обновить карету.

— Поезжайте одни, — печально сказал Камюзо, — я не могу обедать с вами: нынче день рождения моей жены, я и забыл об этом.

— Бедный Мюзо, как ты будешь скучать! — сказала она, бросаясь обнимать купца.

Она опьянела от счастья, узнав, что обновит эту прелестную карету вдвоем с Люсьеном; вдвоем поедут они в Булонский лес! И от радости она так ласкала Камюзо, что могло показаться, будто она его любит.

— Желал бы я иметь возможность дарить вам каждый день по карете, — сказал со вздохом несчастный Камюзо.

— Уже два часа, нам надо спешить, — сказала актриса Люсьену и, заметив, что юноша приуныл, утешила его обворожительным взглядом.

Корали бежала вниз по лестнице, увлекая за собой Люсьена, Камюзо тащился за ними, точно тюлень, и не мог их нагнать. Поэт испытывал опьяняющие радости: Корали, преображенная счастьем, очаровывала взоры нарядом, полным вкуса и изящества. Париж Елисейских полей восхищался любовниками. В одной из аллей Булонского леса их карета повстречалась с коляской г-жи д'Эспар и г-жи де Баржетон; обе дамы удивленно посмотрели на Люсьена, но он ответил им презрительным взглядом: то был взгляд поэта, предвкушавшего близкую славу и власть. Мгновение, когда он взглядом выдал свои мечты о мщении, столь долго мучившие его сердце, было одним из самых сладостных мгновений в его жизни, и, быть может, оно решило его участь. Фурии тщеславия вновь овладели Люсьеном: он вновь пожелал вступить в большой свет, блистательно отпраздновать отмщение, и все суетные светские заботы, пренебрежительно попранные ногами труженика, члена Содружества, вновь обуяли его душу. Он понял всю ценность нападения, предпринятого Лусто ради него: Лусто потворствовал его страстям, между тем как кружок, этот многоликий ментор, обуздывал их во имя унылых добродетелей и труда, которые Люсьен склонен был уже почитать бесполезными. Труд! Разве это не смерть для душ, жаждущих наслаждений? Вот отчего писатели так легко предаются far niente[143], кутежам, уступают соблазнам сумасшедшей роскоши актрис и женщин полусвета! Люсьен чувствовал неодолимое желание продлить образ жизни этих двух безумных дней.

Обед в «Роше де Канкаль» был превосходен. Люсьен повстречал там всех гостей Флорины, исключая посла, герцога и танцовщицу, исключая Камюзо; вместо них были два знаменитых актера и Гектор Мерлен со своей возлюбленной, прелестной женщиной, именовавшей себя г-жою дю Валь-Нобль, самой красивой и элегантной среди женщин, представлявших в ту пору в Париже особый мир и ныне из учтивости именуемых лоретками. Люсьен, прожив последние сорок восемь часов в раю, теперь пожинал успех своей статьи. Встретив восхищение и зависть, поэт вновь обрел самоуверенность, мысль его заискрилась, и он стал тем Люсьеном де Рюбампре, который в продолжение нескольких месяцев блистал в литературном и в артистическом мире. Фино, этот знаток талантов, который чуял их, как людоед чует свежее мясо, обхаживал Люсьена, решив завербовать его в отряд подвластных ему журналистов. Люсьен поддался на лесть. Корали заметила уловки этого пожирателя дарований и пожелала остеречь Люсьена.

— Не связывай себя обязательствами, милый, — сказала она своему поэту. — Тебя желают эксплуатировать. Мы поговорим вечером.

— Не тревожься, — отвечал Люсьен. — Я достаточно силен, чтобы, под стать им, быть и злым, и коварным.