Утраченные иллюзии

А вот и другой факт, объясняющий могущество реклам. Книга Шатобриана о последнем Стюарте валялась на складе, как залежавшийся товар. Одна-единственная статья в «Журналь де Деба», написанная неким молодым человеком, помогла распродать книгу в неделю. В те времена, чтобы прочесть книгу, требовалось ее купить, а не взять в библиотеке, и некоторые либеральные произведения, расхваленные всеми оппозиционными листками, расходились в десяти тысячах экземпляров, — правда, тогда еще не было бельгийской контрафакции[161]. Нападки друзей Люсьена и его статья могли сорвать продажу книги Натана. Для Натана это был лишь вопрос самолюбия, он ничего не терял, книга была оплачена; но Дориа мог потерять тридцать тысяч франков. В самом деле, торговля так называемыми новинками сводилась к коммерческой теореме: стопа чистой бумаги стоит пятнадцать франков, напечатанная, она стоит или сто су, или сто экю в зависимости от успеха. Статья за или против часто разрешала в ту пору этот финансовый вопрос. Итак, Дориа, которому необходимо было продать пятьсот стоп, поспешил сдаться на милость Люсьена. Из султана издатель обратился в раба. Ему пришлось несколько подождать, он ворчал, шумел по мере сил, вступал в переговоры с Береникой и, наконец, был допущен к Люсьену. Спесивый издатель уподобился угодливому царедворцу, явившемуся на прием ко двору, но все же он еще не вполне освободился от обычного для него чванства и грубости.

— Не беспокойтесь, мои милые, — сказал он. — Как они трогательны! Два голубка!.. Право, вы похожи на голубков! Кто мог бы сказать, мадемуазель, что этот красавец с девичим лицом — настоящий тигр; у него стальные когти, он разрывает репутации, как ему подобало бы разрывать пеньюары, когда вы не спешите их сбросить.

И он расхохотался, не кончив шутки.

— Друг мой... — сказал он, продолжая свой монолог и подсаживаясь к Люсьену. — Мадемуазель, я — Дориа, — сказал он, прерывая самого себя.

Книгопродавец почел необходимым выстрелить, как из пистолета, своим именем, находя, что Корали оказывает ему недостаточно любезный прием.

— Сударь, вы завтракали? Не желаете ли составить нам компанию? — сказала актриса.

— О, беседа за столом идет веселее, — отвечал Дориа. — Притом, принимая ваше приглашение, я вправе просить вас откушать у меня вместе с моим другом Люсьеном, ибо нам следует теперь жить душа в душу.

— Береника! Устриц, лимонов, свежего масла и шампанского! — приказала Корали.

— Вы человек умный и, конечно, понимаете, что, собственно, меня к вам привело, — сказал Дориа, глядя на Люсьена.

— Вы желаете купить мой сборник сонетов?

— Совершенно верно, — отвечал Дориа. — Прежде всего сложим оружие, как вы, так и я.

Он вынул из кармана элегантный бумажник, достал три банковых билета в тысячу франков каждый, положил их на тарелку и с церемонным поклоном поднес Люсьену, сказав:

— Вы довольны?

— Да, — сказал поэт, преисполнившись неизъяснимого блаженства при виде столь баснословной суммы.

Люсьен овладел собою, но он готов был петь, прыгать, он поверил в волшебную лампу чародеев, короче, он поверил в свой гений.

— Итак, «Маргаритки», само собою, мои, — сказал издатель, — но вы не станете нападать на мои издания?

— «Маргаритки» ваши, но я не могу продать мое перо, оно принадлежит моим друзьям так же, как их перья принадлежат мне.

— Но ведь теперь вы мой автор. Мои авторы — мои друзья. Вы не пожелаете вредить моим делам. Готовясь на меня напасть, вы поставите меня в известность, чтобы я мог предотвратить неприятность.

— Согласен.

— За вашу славу! — сказал Дориа, поднимая бокал.

— Я вижу, что вы прочли «Маргаритки», — сказал Люсьен.

Дориа не смутился.

— Друг мой, купить «Маргаритки», не ознакомившись с ними, самая лучшая лесть, какую только может себе позволить издатель. Через полгода вы будете великим поэтом; появятся ваши статьи, вас станут бояться; мне не придется хлопотать, чтобы продать вашу книгу. Нынче не я изменился, а вы. Я все тот же коммерсант, как и четыре дня назад; на прошлой неделе ваши сонеты были для меня не более, чем листы капусты; нынче, благодаря вашему положению, они обратились в «Мессенские элегии»[162].

— Отлично, — сказал Люсьен, чувствуя себя султаном, обладателем красивой одалиски, баловнем успеха; он вновь обрел насмешливость и пленительное безрассудство. — Но если вы не читали моих сонетов, вы прочли мою статью?

— Да, мой друг, иначе я не явился бы так поспешно! К несчастью, она чересчур хороша, ваша ужасная статья. Да, у вас огромный талант, мой дружок. Верьте мне, ловите удачу, — сказал он, пряча под личиной добродушия колкость слов. — Вы прочли газету?

— Нет еще, — сказал Люсьен. — А между тем нынче вышла первая моя большая статья; Гектор, видимо, послал газету мне на дом, в улицу Шарло.

— Читай! — сказал Дориа, подражая Тальма в «Манлии»[163].

Люсьен взял газету, Корали вырвала ее у него из рук.

— Вы отлично знаете, что ваше перо посвящено мне, — смеясь, сказала она.