Утраченные иллюзии

Все это припомнилось ему, когда он подходил к Умо. И он пошел по дороге в Марсак, погруженный в предсмертные мрачные мысли, решив унести с собой тайну своей смерти, уберечь свое тело от судебного следствия, от погребения, не допустить, чтобы оно явило собою страшное зрелище утопленника, всплывшего на поверхность воды. Вскоре он оказался у подножия одного из тех холмов, которые так часто попадаются на французских дорогах, и особенно между Ангулемом и Пуатье. Дилижанс, направлявшийся из Бордо в Париж, быстро приближался; путешественники, конечно, пожелают пройти пешком длинный подъем в гору. Люсьен, желая избегнуть нечаянной встречи, свернул на боковую тропинку и стал собирать цветы в винограднике. Когда он опять вышел на дорогу, держа в руках большой букет sedum, желтых цветов, что растут между камней в виноградниках, впереди себя он увидел путешественника, одетого в черное, с напудренными волосами, в башмаках из орлеанской кожи, с серебряными пряжками; он был смугл лицом и обезображен шрамами, точно был обожжен в детстве. Путешественник, манеры которого явно изобличали особу духовного звания, шел медленно и курил сигару. Когда Люсьен выпрыгнул из виноградника на дорогу, незнакомец оборотился на шум; казалось, его поразила печальная красота поэта, его символический букет и элегантная одежда. Путешественник напоминал охотника, напавшего на дичь, за которой он очень долго и тщетно охотился. Выражаясь языком моряков, он подпустил к себе Люсьена и замедлил шаг, как бы всматриваясь в даль. Следуя его взгляду, Люсьен заметил подымавшуюся в гору коляску, запряженную парой лошадей, и кучера, шедшего рядом с экипажем.

— Вы отстали от дилижанса, сударь! Вы упустите ваше место в нем, ежели не соблаговолите сесть в мою коляску, чтобы его нагнать, ибо на почтовых мы его опередим, — сказал путешественник Люсьену с явно испанским акцентом и тоном чрезвычайно учтивым.

Не ожидая ответа, испанец вынул из кармана сигарочницу и, открыв ее, предложил Люсьену закурить.

— Я не путешественник, — отвечал Люсьен, — и я чересчур близок к концу моего пути, чтобы наслаждаться сигарой.

— Вы чересчур суровы к себе, — возразил испанец. — Хотя я и почетный каноник Толедского собора, а все же позволяю себе время от времени выкурить сигару. Господь даровал нам табак для усыпления наших страстей и страданий... Вы, как мне кажется, удручены горем, по крайней мере, вы держите в руках его эмблему, как опечаленный бог Гименей. Закурите!.. Все ваши горести рассеются вместе с дымом...

И священник, как некий искуситель, опять протянул Люсьену соломенную сигарочницу, с состраданием глядя на него.

— Простите, отец мой, — сухо отвечал Люсьен, — нет таких сигар, которые могли бы рассеять мое горе...

При этих словах на глазах у Люсьена выступили слезы.

— Ах, молодой человек, как знать, не божественное ли провидение побудило меня пройтись пешком, разогнать дремоту, овладевающую поутру путешественником, ради того лишь, чтобы я, утешив вас, исполнил свое земное призвание?.. Какие же горести постигли вас в столь юном возрасте?

— Тщетны ваши утешения, отец мой: вы — испанец, я — француз; вы веруете в Священное писание, а я безбожник.

— Santa Virgen del Pilar!..[231] Вы безбожник! — вскричал священник, с материнской заботливостью взяв Люсьена под руку. — Вот любопытное явление, которое я положил изучить в Париже! В Испании мы не верим в существование безбожников... Только во Франции юноша в девятнадцать лет может исповедовать подобные убеждения.

— О, я настоящий безбожник! Я не верю ни в бога, ни в общество, ни в счастье. Хорошенько вглядитесь в меня, отец мой! Еще час-другой — и меня не станет... Вот мой последний восход солнца!.. — не без напыщенности сказал Люсьен, указывая на небо.

— Полноте! Что натворили вы такого, чтобы желать умереть? Кто вас приговорил к смерти?

— Высший суд! Я сам!

— Дитя! — вскричал священник. — Вы убили кого-нибудь? Вас ожидает эшафот? Надобно все взвесить! Ежели вам угодно, по вашим словам, воротиться в небытие, для вас, стало быть, тут, на земле, все стало безразличным? (Люсьен наклонил голову в знак согласия.) Ну, что ж! Тогда вы можете поведать мне свои горести, не так ли?.. Все дело, видно, в каких-нибудь любовных неудачах?.. (Люсьен весьма выразительно повел плечами.) Вы желаете убить себя, чтобы избежать позора, или вы отчаялись в жизни? Ну, а коли так, то вы столь же успешно можете покончить с собою в Пуатье, как и в Ангулеме, в Туре, как и в Пуатье. Зыбучие пески Луары не возвращают своих жертв...

— Нет, отец мой, — отвечал Люсьен, — мое решение бесповоротно. Тому недели три довелось мне увидеть очаровательнейшую пристань, откуда может отплыть в иной мир человек, пресыщенный этим миром...

— В иной мир?.. Ну, какой же вы безбожник?

— Ах! Под иным миром я разумею свое будущее превращение в животное или растение...

— Вы неизлечимо больны?

— Да, отец мой...

— А-а! Вот мы и договорились! — сказал священник. — Что же это за болезнь?

— Бедность.