Утреннее шоссе

Чей-то голос громко оповестил Леру о том, что ее вызывает к себе директор. Лера швырнула тряпку на поднос, сняла и положила на табурет передник. Ее глаза стали злыми. Она что-то произнесла сквозь зубы и, не взглянув на девушку, пошла прочь.

Полукруглый кабинет был гордостью Якова Николаевича Сперанского. Интерьером он повторял в миниатюре главный зал бара. Сперанский – лысый кряжистый мужчина в сером литом костюме, на пальце скромный золотой перстень – сидел за своим столом и просматривал бумаги. В кресле напротив развалился экспедитор Сурен. Это он вызвал Леру из зала и теперь сидел, ожидая решения какого-то вопроса.

Когда Лера вошла, Сурен подмигнул ей веселым черным глазом и чмокнул губами, посылая воздушный поцелуй. Лера ему нравилась, и Сурен этого не скрывал. Сперанский недовольно постучал пальцами по столу. Сурен тронул грубыми руками свой толстый нос и притих.

– А что севрюга? – проговорил Яков Николаевич и, к великому удивлению Леры, показал ей на стул у двери.

– Севрюга пока плавает в Каспийском море. И ничего не знает.

– А когда она узнает? Смотри, Сурен. Ведешь к позору мое заведение, Сурен. Тебе оно легко досталось, – проговорил Сперанский без особой строгости.

– Яков Николаевич, или вы не знаете своего экспедитора?

– Я его очень хорошо знаю.

– Деловые люди мне сказали: «Сурик, рыба пока плавает в Каспийском море, пусть себе плавает. Но когда будет надо, она поменяет курс». Вам ясно?

– Надо через пять дней.

– О! – воскликнул Сурен и принял в широкую ладонь подписанные директором накладные.

Он с трудом вытянул себя из кресла и направился к выходу. Поравнявшись с Лерой, Сурен закатил черные мавританские глаза.

– Лера! – произнес он жарким голосом. – Даю десять рублей за один искренний поцелуй.

Сурен был одним из немногих сотрудников, которые относились к Лере дружески, зная о настроении директора. И Лера это ценила. Она поднялась со стула, обхватила длинными руками крепкую шею Сурена и прикоснулась губами к его колючей щеке.

– Денег не надо! – великодушно бросила Лера и отпустила остолбеневшего от неожиданности экспедитора.

Она слышала, как за ее спиной хмыкнул директор – порыв Леры его чем-то задел. А Лера на это и рассчитывала: ей хотелось показать, что она ничуть не робеет перед ним и может за себя постоять.

Прижав ладонь ко лбу, словно унимая головокружение, Сурен вышел из кабинета.

– Вы горячая женщина, Валерия Семеновна, – произнес Сперанский.

Лера села боком на табурет, переплетя ноги.

Сперанский помолчал. Его скуластое лицо порозовело от недавно принятого душа и казалось крупнее от гладко зачесанных волос и широких залысин.

– Кто это у вас там ползает за стойкой? – проговорил наконец Сперанский.

– Мастер. У меня миксер стал плохо работать… Левак.

– Заявку подавали?

Лера усмехнулась. Она дважды подавала заявку администратору. Не мог же директор ее не заметить…

– Балуем мы трест. Они и садятся на голову, – произнес Сперанский.

Возможно, эта фраза относилась не столько к Лере, сколько к его собственным делам, тайну которых Яков Николаевич хранил за семью замками.

– Совсем обнаглели, – продолжал директор и, вздохнув, добавил: – Думаете, мне легко быть хорошим для всех? Иногда хочется плюнуть и уйти куда-нибудь из этой системы. Я ведь инженер по образованию. Тепловые электростанции мой профиль… Впрочем… – Он запнулся.

– Желаете намекнуть, что и я дипломированный историк? – подхватила Лера.

– Что я хотел? – продолжал Сперанский. – Я хотел организовать такое место, чтобы люди могли отдохнуть. Найти друзей. Посидеть, отвести душу… И я создал такой бар, вы сами знаете. Но мне надоело за все кланяться в пояс. Я считаю: если человек получает от меня внимание, так и он должен относиться ко мне с вниманием. А они работают так, будто сидят на голом окладе. Не нахалы?!

Лера не могла понять, к чему Яков клонит. Он не из тех, кто болтает ради сотрясения воздуха. Яков слишком себя уважает. Надо подумать, сосредоточиться, не дать увлечь себя доверительным тоном. Собственно, о чем плачется бывший инженер-тепловик? Господи, да имей она малую часть его состояния, она действительно ушла бы куда угодно из этой системы. Даже воспитательницей в детский сад. А не психовала бы за стойкой бара до полуобморочного состояния… Ломота в ногах начиналась обычно к вечеру. Тупая боль, ступни как бы каменели. Боль поднималась выше, захватывала колени, живот, жаром отдавалась в спине и груди. Так почти каждую смену. Она с трудом добиралась до дому…

И работала она, в сущности, на Якова. Все было под контролем этого стервеца: каждый бутерброд, каждый грамм кофе, каждая банка сока и бутылка коньяку.