Утренние слёзы (Рассказы)

Он всегда был безукоризненно одет, хотя не носил никогда галстуков, предпочитая повязывать высокую шею шелковым платком, в котором преобладал густой синий цвет. Летом в жаркие дни он носил белые рубашки, сшитые на заказ, с широкими, чуть ли не как у кимоно рукавами, туго схваченными на запястьях накрахмаленными манжетами. Подтянутый и стройный, с гибким торсом, он бывал похож в летние дни на заезжего фокусника или поэта. Бородка его и усы были не то чтобы русого, а какого-то золотисто-платинового драгоценного цвета. Большой, широкий в переносице нос, синие щурящиеся глаза, игривая улыбка. Он очень нравился женщинам! А мужчинам внушал чувство неопределенное и смешанное: что-то среднее между ненавистью и уважением.

В дороге он бывал неутомим на ухаживания за милыми соседками, под стук колес в нем просыпался отчаянный ловелас, которому во что бы то ни стало нужно было влюбить в себя какую-нибудь красотку, особенно ту из них, у которой золотилось обручальное кольцо. Он испытывал истинное блаженство, когда уверялся окончательно, что покорил ее сердце, что теперь надолго запечатлеется в ее памяти, отпечатается в сознании. Стоя с ней в коридорчике вагона возле окна, задавал под шумок такие вопросы, вызывая ее на такую исповедь, что потом и сам не мог без волнения вспоминать об этом. Он получал дьявольское какое-то наслаждение, несравнимое с плотским удовольствием, когда ему удавалось внести сомнение в душу своей жертвы.

Что-то исконно женственное было в его натуре: он ежеминутно, ежесекундно ощущал в себе помимо своей воли непреодолимое желание нравиться, нравиться, нравиться, тратя немало энергии для достижения этой, в общем-то, бессмысленной цели.

Но это лишь на пути  т у д а.

Когда же он ехал обратно, перед мысленным его взором была одна лишь милая женушка, он мечтал скорее добраться до дома, обнять свою Сашеньку, которая наверняка уже приготовила что-то вкусненькое на стол и ждет его не дождется, прихорашиваясь перед зеркалом, постелив холодные чистые простыни и наволочки, поставив на столик какие-нибудь цветы: сирень весной, или астры осенью, или февральскую мимозу. Как же он любил ее в эти минуты, как тревожился за нее и за сына! Все ли у них хорошо, не заболели ли, не случилось ли чего?! Как он счастлив бывал всякий раз, думая, что и на этот раз сумел избежать близких отношений с какой-нибудь симпатичной девочкой, с которой он, свободный и никому не известный в чужом городе, живущий иной и как бы подаренной ему жизнью, мог бы, конечно, но…

Однажды было очень жаркое лето. Жара эта особенно резко ощущалась в пыльном городишке, заросшем тополями. Разбитые тротуары, разъезженные дороги, дворы и крыши домов — все было укрыто сухим пухом, который толокся в тихом и горячем воздухе. Автомашины, рассекая застоявшийся воздух, поднимали лежащий на мостовой и на тротуарах пух, и он, завихряясь, взметывался вверх, кружился и с бесноватой бесцеремонностью лез в глаза и в рот, прилипая к коже и щекоча потное лицо.

В городе проходила тогда какая-то конференция, гостиница была набита ее участниками, и Шаблонову пришлось устраиваться в профсоюзной ведомственной гостинице, похожей на общежитие.

Общежитие это было расположено почти в центре города и, видимо, когда-то в прошлом являлось единственным гостиничным домом. По коридору то и дело раздавались гулкие шаги, женский хохот и мужской кашель.

Шаблонов сидел в майке и всякий раз, когда шаги приближались к двери его комнаты, тревожно прислушивался — не остановится ли кто-нибудь, не постучит ли в дверь. И успокаивался, когда где-то хлопали другие двери и все умолкало в коридоре. Там, за дверью, происходила какая-то бурная, клокочущая и словно бы хмельная, веселая жизнь хорошо знакомых друг с другом, прижившихся здесь людей, с которыми Шаблонову не хотелось встречаться, не хотелось даже показываться им на глаза, точно он попал в чужую и дружную семью, был гостем, а они хозяевами здесь.

На него и в самом деле, когда он вышел из номера, обратили внимание два парня в нейлоновых теннисках, которые стояли возле конторки дежурной и сразу же умолкли, как только увидели Шаблонова. Они молча проводили его любопытными взглядами, и Шаблонов слышал, как один из них спросил другого: «Что за фраер?» — спросил насмешливо, оскорбительно, с тем пренебрежением в голосе, какое Шаблонов частенько улавливал чутким своим ухом, если о нем заходила речь среди мужчин, думающих, что он не слышит их. Другой, видимо, пожал плечами и ничего не ответил.

Уборная времен царя гороха, ржавая железная раковина, фырчащая и брызжущая струйка теплой воды — все это убожество доконало Шаблонова, и он решил, что завтра же скажет в управлении, что лучше он будет жить в частной какой-нибудь комнатенке, чем здесь.

Проходя опять мимо конторки, возле которой уже не было парней, он узнал от дежурной, что в гостинице собрались физкультурники на какой-то межрайонный слет и что живут они здесь уже четвертый день.