Утренний чтец

И вот Ивон Гримбер, он же Вернан Пиндер, без книги, без какой-либо путеводной нити, кроме своей феноменальной памяти, излил в уши потрясенных слушателей первый поток слов. Монолог Федры, объясняющейся в любви Ипполиту, действие второе, явление пятое:

Ты прав! Я, страстью пламенея,
Томясь тоской, стремлюсь в объятия Тесея.
Но Федрою любим не нынешний Тесей,
Усталый ветреник, раб собственных страстей,
Спустившийся в Аид, чтоб осквернить там ложе…[5]

Монологи следовали за монологами, сторож виртуозно переходил от обличений Дона Дьего к отчаянию Андромахи, от страстного Британника к патриотичной Ифигении. Моника, ни на миг не спуская с Ивона глаз, спросила Белана, кем он работает.

– Он александрофил, – не задумываясь, ответил тот.

– Александрофил, – тихо повторила старушка; ее глаза сияли восхищением.

Белан испарился до окончания представления, оставив Ивона на попечение сестер Делакот: те предложили ему остаться пообедать. В знак согласия артист разразился двумя александрийскими стихами собственного сочинения:

Благодарю за честь! Какое наслажденье —
В столь славном обществе отведать угощенье!

Не прошло и десяти минут, как Белан уже выходил из такси и входил в здание вокзала. Его ждал торговый центр “Эври-2” со своими ста тысячами квадратных метров и своими общественными туалетами.

25

Народу в электричке было мало: суббота, время обеденное. Покачиваясь в такт вагону, Белан всю поездку думал о Жюли. Что делать, если вдруг он ее найдет? “Добрый день, вот… э-э, меня зовут Белан Гормоль, мне тридцать шесть лет, я хотел с вами встретиться”. Он не мог позволить себе роскошь изгадить бессвязным лепетом, возможно, единственный шанс познакомиться с девушкой. Был еще один выход: оставить несколько пылких фраз в книге отзывов. Могло прокатить, но тогда его признание рисковало затеряться между чем-нибудь вроде “Ну и бумага у вас, вся расползается!” и “Туалет чистый, но кнопки слива слишком тугие”. Поезд подошел к перрону, оторвав Белана от грез.

* * *