Утренний Конь

— Видать, плохо тебе жилось в Архангельске, — сказал Левка. — Иначе сюда бы не приехала.

— Что ты! Я там, на Белом море, вроде матросской королевы! Тридцать лет плавала, — произнесла бабка с гордостью.

— Ну, там бы и осталась королевой. У нас тесно, одна комната, да еще отец вернется осенью, — сказал Левка.

— Не говори! Кубрик у вас просторный. И на террасе можно жить… Видать, не нравлюсь я тебе, верно? — вдруг спросила бабка, в упор глядя на внука.

— Не нравишься, — сказал Левка.

— За правду спасибо, — без малейшего признака обиды произнесла бабка. — Только помни: тронешь нырка — всыплю… Веди меня в столовую!

Бабка с аппетитом съела обед, выпила бутылку пива, а когда Левка покончил с едой, сказала:

— Теперь зови всех твоих друзей. Мороженым угощать буду!

— Никого нет, — упавшим голосом отозвался Левка. — Все ушли в поход.

— Ага, теперь все понимаю… Из-за меня ты остался?

— Из-за тебя. Мать приказала. Думал, на самом деле ты больная, а ты вот какая… совсем живая!

— Э, нет, Левка, устаю, — тихо произнесла бабка.

Весь день, до самого вечера, она отдыхала с дороги. Лежала на террасе, на бамбуковой раскладушке, привезенной Левкиным отцом из Индии. К вечеру, накинув на плечи белую шерстяную шаль, старуха вышла к морю. Долго бродила по берегу, по которому когда-то ступали ее ноги — босой, почерневшей от черноморского ветра девчонки. Отсюда она выходила в море, к острову Дельфиньему, с рыбаками на лов скумбрии. На Дельфиньем бабка родилась. Сейчас ночной теплый ветер шел оттуда и шевелил концы ее белой шерстяной шали. А в небе было полным-полно звезд, ими был плотно заселен мир, и не только мир! На влажной придонной гальке лежал их свет, светились на берегу створки выброшенных волной мидий, и песок у самого края воды серебрился и был похож на рыбью чешую…

— Эй, бабка! — послышался в темноте Левкин голос. — Иди домой, гроза будет, гляди, зарницы!

— Нашел чем пугать…

— Здесь опасно… Этот берег любят все молнии. Под ним, говорят, железо… Оно притягивает…

— Ладно там, с грозой… Иди, Левка, ко мне. Одно дело есть…

— Дело? — подойдя ближе, недоверчиво переспросил Левка.

— И настоящее. Ты как насчет путешествий?

Левка ничего не ответил, думая, что старуха хочет над ним посмеяться.

— Что же ты молчишь?

— Ну, всегда готовый…

— Тогда на остров Дельфиний поедем денька на три…

На этот раз Левка благосклонно кивнул головой.

Гроза началась поздней ночью. Прислушиваясь к ней, Левка думал о Дельфиньем. Там много скумбрии. Он, Левка, наловит сотни две и, присолив, высушит на солнце. Такую скумбрию рыбаки называли пластунцами… Вот будет радость, когда он угостит друзей, возвратившихся с берегов Днепра. А бабка, если только она на самом деле решила умереть, пусть сидит на берегу и прощается с морем, солнцем и облаками…

Плыли на остров Дельфиний на лоцманском катере «Луфарь». Боцман Григорий Волк уважительно отозвался о бабке Веронике:

— Матросюга, как и мы…

Бабка на катере чувствовала себя так, словно долгие годы прослужила на этом суденышке. Она сразу пропахла табаком, ветром и смолой. Но когда катер пристал к берегу, — бабка Вероника с трудом поднялась по трапу на рыбацкий причал.

— Ноги, — сказала она задыхаясь, — не держат…

Начальник причала, рыбак с квадратной седой бородой, нелюбезно встретил путешественников.

— Не курорт здесь и не пионерский лагерь. Зачем пожаловали?..

— А затем, — неожиданно ударив бородатого рыбака по плечу, сказала бабка, — чтобы повидать здесь одного старого босяка Николку…

— Вероника! — вскрикнул рыбак, добрея.

— Ага, я самая, готовь, дружок, юшку! И где бы остановиться?

— Вон там, дальний курень свободный, — предложил рыбак и, взглянув на Левку, спросил: — Внук? Приехал со своим флотом, хлопец? Что ж, действуй. А я похлопочу насчет юшки…

Рыбаков на острове было мало, все ушли в море, навстречу скумбрийным косякам, так что у костра собралось всего лишь человек шесть.

Ели не спеша. Вели разговоры. Разговоры, как казалось Левке, были неинтересные. Он бродил в стороне и глядел на камышовую крышу куреня, на которой сидела островная совушка.

— И Петра Чайки нет… И Гришки Николаева… И Павлушки Косого… — говорил седобородый.

Бабка медленно после каждого имени качала головой, словно вела счет рыбакам, расставшимся с жизнью.

— Кто же остался? — помолчав, спросила она.

— Гаврила Донской, Филипп Лысый, еще вот Белоконь Степка…

Когда костер потемнел, рыбаки разошлись. Левка, бродя у воды, нашел в песке «лунные зерна» — мелкие голубоватые камешки — и обрадовался. Если эти камешки прикрепить к лесине, рыбу можно ловить и ночью. Они светятся как светляки. Не попытать ли сейчас удачи в ночном море? Что же, пожалуй… Вот пусть только бабка уснет…

Но старуха не спала. Сидела возле костра. Шерстяная шаль придавала ей сходство с большой птицей. Глядела вдаль на падающие звезды. Левка подсел к ней, расшевелил палкой костер и спросил:

— Скажи, бабка, что всего выше?

— Душа человека, — ответила бабка.

— Нет, звезды! — возразил Левка и снова спросил: — А что всего глубже?

— Та же человеческая душа.

— Океан глубже, — заявил Левка. — Ну, а что всего сильнее?