Утренний свет (Повести)

Удивительно ли, что мало-помалу вернулись к нему холостяцкие привычки и он стал выпивать, сначала в дни получки, потом и в другие дни. А она только отмалчивалась и с непонятным Василию и особенно бесившим его несокрушимым смирением принимала ругательства и даже тычки (и до этого у них стало доходить).

Вот недавно, когда орден ей дали и Василий, узнав, стал ее поздравлять, она молча на него глянула и остановила тем взглядом — не надо, мол, твоих поздравлений. И опять укрыла от него и муки свои, и раздумья…

Вот как все сложилось у них с Василием.

И не «сложилось», а сложила она сама, своими руками.

Василий почему-то все не шел, и мысли у Катерины стали путаться — все-таки сказывалась усталость. Уже полусонная, она поднялась с постели, старой стеганкой прикрыла сковороду с картошкой, прилегла и задремала.

Проснулась она оттого, что в горнице кто-то был. Но кто же мог к ней прийти, кроме Василия? С трудом разлепив веки, она увидела его, но сама даже не шевельнулась. В горнице серели сумерки, впрочем довольно еще светлые. Василий стоял к ней спиной.

С ходу он, должно быть, прошагал прямехонько в передний угол и только потом, приметив чистый пол, остановился. Катерина тайком, из-под ресниц, наблюдала за мужем. Вот он неуклюже, на цыпочках добрался до скамьи, с необыкновенной опаской снял грязные сапоги и на вытянутых руках понес их к двери. Однако не решился бросить у порога, а протопал в портянках на кухню и тихонько толкнул вторую дверь — вынес, значит, в сени.

Катерина уже совсем проснулась и с интересом выглядывала из-под платка, во сне надвинувшегося на глаза.

Василий вернулся в горницу, бесшумно повесил пиджак на гвоздь у двери и, вопросительно поглядев в угол, где темнела кровать, снова побрел к столу, по полу за ним волочились портянки.

Катерина не выдержала — очень уж робкий и сиротливый вид был у мужа — и позвала:

— Вася!

В тихом ее голосе, должно быть, различил он нотки необычной, мягкой участливости и, может, от этого замер на месте.

— Думал — спишь. Гляжу — прибралась, — нескладно пробормотал он сипловатым баском.

Она поднялась с постели, метнулась к печке и подала мужу чистые, высушенные носки.

— На-ко вот, согрейся. Да брось портянки в таз, чего ты их по полу волочишь?

Сказав это, она принялась собирать ужин, неслышно ступая по полу мягкими войлочными туфлями.

Василий послушно натянул носки и присел к столу, как гость, на краешек скамьи. Он, видно, ничего еще не понимал.

А когда Катерина уселась напротив него, в светлых, как бы выцветших глазах его мелькнуло почти страдальческое изумление. Должно быть, боялся, что все это ему только попритчилось и вот-вот может развеяться, как сон.

— Ты ешь, ешь, — приговаривала Катерина, подкладывая горячего, ароматного жарева.

Он уже заметил, что картошку Катерина поджарила с луком, именно так, как ему нравилось. Значит, не надо было спешить, давясь холодными, осклизлыми картофелинами в кожуре. Получился спокойный, медлительный семейный ужин со спокойным и обстоятельным разговором.

Катерина, слушая мужа и отвечая ему, посматривала на его худое, ушастое, большеглазое лицо в светлой, колючей, давно, видно, не бритой щетинке и радовалась тому, что он заметно успокоился.

Как-то на заводе, давным-давно, подруги спросили у Катерины: «Какой он, твой-то?» Она подумала и ответила: «Обыкновенный».

Да, Василий был обыкновенным — светловолосый, не в пример чернявому Грише, почти безбровый, невысокий, но широкоплечий. В общем ладный мужик. Разговорчив и даже руглив он был только во хмелю, трезвый же держался до угрюмости сдержанно и молчаливо. Да сама Катерина не охоча была до разговоров, — такой уж у них дом образовался, вроде немой…

И вот сейчас, когда иссяк разговор и оба замолкли, Василий слегка потерялся: наверное, опять потянется и придавит их проклятое, беспросветное молчание!

Но он ошибся. Подавая стакан крепкого, свежего чая, Катерина сказала:

— Весна близко. Деревья-то уж не те стали.

Он вопросительно на нее глянул, и она объяснила:

— Это мне Зоя сказала нынче утром.

Он спросил, кто такая Зоя. Она ответила:

— Моя ученица на заводе, — и передала ему весь коротенький утренний разговор.

Потом прибавила, как будто безо всякой связи:

— Весной-то на солнышке очень уж видать всякий беспорядок. Вот я и помыла!

— Ну и хорошо! — обрадованно отозвался Василий. — А сперва я даже глазам не поверил и вроде испугался.

Тут он провел ладонью по запотевшему лбу и прибавил:

— А что, если позвать эту Зою к нам! Пускай бы лес поглядела. Какой-нито пирожок испечь, хоть с картошкой. И тебе, Катя, повеселее станет.

Она посмотрела на него, и глаза ее так сверкнули, что он понял: с этой Зоей узелок непростой завязался.

И покорно пробормотал:

— А то не зови. Я к слову.

— Сиротка она, — сказала Катерина и смолкла.

Но молчание было коротким.

— Почему это с картошкой? — задумчиво спросила она и вдруг оживилась: — С маком можно завернуть… рулет.