Утренний ветер

Смерть… Вероятно, ее нельзя избежать. Может быть, именно сейчас засыпало в братиславском тоннеле под Кремлем кого-нибудь из коллег Владо. Самолеты летели с юга. Возможно, засыпало Гудака. Он любил говорить: «Жизнь — это сумасшедший дом, и нечего тут раздумывать». Сейчас он, наверное, задыхается под кучей мокрых булыжников и железных балок. Никогда никому в жизни он не сделал ничего доброго. «Мир, — говорил он, — неблагодарный, поэтому каждое разумное существо должно заботиться только о себе». Гудак… Если он умирает, то не легко у него на душе. Он прожигал жизнь, жил впустую и теперь не знает, за что умирает. «Глупости, — противится своим мыслям Владо. — Я же знаю, что никого не засыпало, а Гудак преспокойно строит укрепления».

У Владо совесть чиста, она его не грызет. Он никому не принес неприятностей, жил честно.

Вновь воспоминания окутывают его. Он погружается в них все глубже и глубже…

Перед ним стоит учитель с закрученными усами. Видно, как за очками в его глазах сверкают молнии гнева. В руках он сгибает бамбуковую палку, усы у него зло топорщатся:

— Безобразники, разбойники, кто притащил жука? — прокатывается по классу угрожающий голос учителя. А по черной доске в это время ползет еще один майский жук. Он перебирается на рамку, выпускает крылышки и жужжа летит над партами. Однако ученики делают вид, что не замечают его. Их нарочито невинные глаза устремлены на учителя, на его высокий морщинистый лоб, но кто-то на задних партах не выдерживает, и оттуда слышен приглушенный смешок.

— Я не потерплю хулиганства! — кричит учитель. — Последний раз спрашиваю: кто притащил сюда жуков?

В кармане у Владо скребется еще один жук. Он незаметно пускает его в парту своего соседа Ферианца. Жук вылезает из парты и падает на пол.

— Нет, нет, пан учитель, — плачущим голосом говорит Ферианц, увидев у себя под ногами жука, — это не я их принес. Честное слово, это не я…

— А кто же тогда? — ударяет его подошедший учитель. — Святой дух?

Сознаться? Владо колеблется. В прошлый раз он разбросал по классу чихательный порошок и получил за это десять ударов палкой по мягкому месту.

Он смотрит на стул, поставленный вместо скамьи для наказаний, и затем на учителя. В нем закипает злость. Но он молчит, а учитель тем временем уже тащит за ухо Ферианца:

— Так говори, разбойник, это ты?..

— Нет, не я, пан учитель, не я!

Ферианц уже заливается слезами. Владо скрипит зубами: сейчас накажут невинного. Сознаться? Поднять руку? Но два озорства подряд — это слишком много. Ему здорово досталось бы: сначала скамья с розгами, потом дисциплинарное взыскание, сидение в школе после уроков… С Ферианцем поступят мягче, у него не было раньше провинностей.

— На скамью! — командует учитель, держа Ферианца за воротник.

Ферианц спускает брюки. Владо считает удары, всхлипывания соседа. Он злится на себя: бьют его одноклассника! Каждый удар Владо воспринимает как будто бьют его. Сознаться? Сейчас это уже бессмысленно. Ферианц получил свое, ему уже не поможешь. Зачем же ложиться еще самому на скамью? И у него не хватило мужества сказать тогда своему школьному товарищу: «Не сердись на меня, это я все устроил, ты поплатился за меня, я побоялся сознаться».

«Если останусь жив, то после войны разыщу его и скажу ему все. Неважно, что с того времени прошло одиннадцать лет», — думал Владо.

Как каждый молодой человек, он преувеличивает переживания детства, и история с майскими жуками кажется ему мучительной и грязной. Он забывает, что был тогда ребенком; стыдится самого себя, сердится и спрашивает: «Разве я лучше, чем Гудак?»

Ему немного смешно: как будто бы он исповедовался. Искупил вину, успокоился, тысячу раз искупил. Но все равно грустно.

Еще был случай, когда он вел себя нечестно, но об этом не знает даже Ела. Владо вспоминает черноглазую Ганку, ее горячие руки, сжатые красные губы. Все это сейчас вдруг потеряло свою прелесть, словно смылось весенними водами…

Владо сидит и пишет письмо. Он якобы узнал, что Ганка встречается с другим. Она была в кино и целовалась, в то время как он корпит над книгами перед экзаменами. Он никогда не скажет ей, кто ему это сообщил, но человек этот — его верный друг. Когда-то у них с Ганкой было все прекрасно, но потом их счастливые деньки прошли и уже никогда не вернутся. Никогда. Он будет о ней хорошо вспоминать, а сейчас дает ей полную свободу. С богом!

— С богом, Ганка, — говорит он и краснеет. Он хотел избавиться от нее легко и безболезненно и поэтому придумал все ее «измены» сам. Но о ней он никогда ничего плохого не слышал.

Звучит выстрел. Владо вздрагивает. В глазах надежда: неужели партизаны? Нет, выстрел единичный, звук его умирает далеким эхом.

— Не попал, — слышит Владо голос немца, — ты плохо целился.

— Она убежала.

«Наверное, лань или серна, — думает Владо. — Даже животных они не щадят. Опустошают все. Если им окажешь сопротивление, они убьют тебя. Нельзя даже сказать, что они не имеют права грабить и убивать. Они не понимают, что правда их переживет. Да, правда».