Утренний ветер

— У вас хорошая рука, точная, — ответил ему Крчула, — только ваш олень все-таки неживой. Он деревянный. В ваших рисунках все мертвое, без движения. Если бы такого оленя вы увидели в горах, то ни за что бы не поверили, что он живой. Да, — вздохнул он, — изобразить действительность — это удивительно трудно… И этот портрет опять неживой. Посмотрите на глаза. Они стеклянные, как у куклы. Вот это уже лучше — дорога, дом лесника. Ну что вам сказать? Работайте, рисуйте. У человека, который интересуется искусством, должно быть доброе сердце.

А Рудо ждал, что художник его похвалит. Сначала он опечалился, потом понемножку успокоился и решил, что будет продолжать рисовать, и много рисовать. Ему нравилось, что Крчула говорит откровенно. Пожалуй, правда, олень на бумаге должен быть более живым. Он еще раз посмотрел на свой рисунок, но теперь ему, кроме рогов, ничего больше не нравилось.

— А рога мне удались? — спросил он, но Крчула покачал головой:

— И те зависят от движения. Только так картина создает впечатление и привносит настроение. Речь идет о единстве всего. Обратите внимание на этих двух девушек, особенно на блондинку: если даже она и говорит что-либо нежное, при этом так грубо жестикулирует, что у нее получается полное несоответствие жестов и слов. У другой девицы бо́льшая согласованность, бо́льшая гармония.

Рудо увидел, что у Евы засветились глаза. Когда из радиоприемника понеслись джазовые мелодии, она распустила волосы и стала танцевать одна. Ноги у нее немножко заплетались, но все тело извивалось в неистовом движении. Ярка обняла Тоно за шею и затянула грустную песню безработных.

— Еще нам не хватает разбойничьей, — иронически улыбнулся Крчула, — тогда было бы все как на ярмарке.

Стано вышел из комнаты и через минуту появился с лампой в руке. Такие лампы, излучающие интимный свет, бывают в кабинетах ресторанов. Он поставил ее на пол, погасил люстру, снял со стены длинный гобелен и пьяным голосом крикнул:

— Смотрите, как танцуют тени!

Он начал крутиться на ковре, дико трястись, изображая нечто похожее на танец живота. На голой стене мелькали тени.

— Вот это да! — ликовал Тоно. — А теперь пусть девушки, но без одежды!

— Закройте глаза, — крикнула Ярка и около печки быстро разделась донага.

Молодое упругое тело девушки изгибалось перед лампой, а ее руки при этом извивались от кончиков пальцев до плеч. Но четыре пары мужских глаз смотрели больше на нее, чем на тени, бегающие по стене.

— Смотрите, сейчас стена покраснеет от стыда! — сказал Рудо художник.

Рудо сидел, подперев мрачное лицо ладонью. Он не понимал, почему так глупо чувствует себя в этом обществе. Может быть, потому, что пил на голодный желудок? «Не надо было столько пить», — упрекал он себя, потому что вместе с танцующей Яркой перед его глазами качалась вся комната, а медвежья шкура на противоположной стене подскакивала, делала волнообразные движения, как будто бы тоже исполняла танец живота.

— Мало пьете, — пробормотал Рудо, повернув голову к Крчуле, и почувствовал страшную тяжесть в голове. — Или вы не пьянеете?

— Я уже свою норму выпил, молодой человек… вперед на три четверти жизни.

Рудо встал и неуверенной походкой направился в переднюю, затем украдкой вышел на улицу. По крайней мере хоть надышится свежим воздухом.

«Что, вообще, у меня общего с этими девицами, — думал он, опершись о стену дома Стано. — Таких не много, но мне на них везет. Скучают они в жизни, так же как и я»…

Возможно, была уже полночь. Улица опустела, затихла, только со стороны вокзала, из кафе, доносился визг саксофона. Рудо шагал как лунатик. Ему не хотелось возвращаться в квартиру Стано. Там он был лишний, да и перед художником чувствовал себя как-то неловко. Он уважал его, и это не позволяло ему сделать какую-нибудь глупость. Но Рудо чувствовал, что все в нем бурлит, что он не справится сам с собой, пока не сделает чего-то.

Он решил заглянуть в кафе «Европа», откуда раздавалась музыка. Рудо взбежал вверх по лестнице и через минуту уже пробирался сквозь танцующие пары. Вдруг он остановился как вкопанный: в углу около окна за тем же самым столиком, где вечером он выпивал вместе со Стано, сидели Мариенка и Штефан.

Кровь ударила ему в голову. Он стоял растерянный и оскорбленный. Опять этот Штефан! Но быстро пришел в себя, нащупал в кармане деньги, позвал официанта, заказал бутылку вина и попросил принести три бокала. Энергично подошел к столу Мариенки.

— Можно к вам сесть? — обратился он к Штефану.

Штефан сделал кислое лицо, неопределенно взглянул на Мариенку и кивнул:

— Садись. Мы уже уходим.

У Рудо выпала из рук сигарета. Он нагнулся, и голова у него снова закружилась. Тяжело опустился на стул. Икнул. Официант принес вино и бокалы.

— Я не буду, — сказала Мариенка, а Штефан строго взглянул на Рудо.

— Ты пьян, — процедил он сквозь зубы.

— Это мое дело, — огрызнулся Рудо. — Так будете пить или нет?

Мариенка быстро поднялась со стула:

— Мне уже надо идти. Ты проводишь меня, Штефан?

— Так будь здоров, — пробормотал Штефан и вместе с Мариенкой направился к двери.