Утренний взрыв

- Ну, конечно, приходит поп за своим доходом, и вот начинается исповедь эта самая... Надо бы тихо, да старик-то ведь уж глухой стал, тихо говорить не может... Кричит попу что есть мочи: и тем-то он грешен был, и тем-то... Подождет, подумает, почешется и еще добавит. Ну, с течением времени, даже и попу тому надоело его слушать. "Отпускаются, говорит, все грехи твои, и давай уж причащать тебя буду, а то ты и до вторых петухов не кончишь!.." Причастил его, конечно, получил свое за требу, водчонки выпил, закусил студнем, - подался домой к попадье... А старик этот... Как его звали, шут его дери? Кажись, Семен Матвеич... Полежал, полежал после того в чистой рубашке, подождал-подождал своей смерти, - что же это за наказание такое? Не идет, и шабаш!.. Покряхтел про себя и опять к тому внуку Тишке: "Нет, Тиша, видать, не помру я так-то: еще ведь я, окаянный, один грех забыл!.. Ведь вот же напасть мне какая: забыл, и все!.. А грех-то не какой-нибудь вообче, а большой считается. Гони опять за попом!" А Тишка этот не дурак тоже: это, стало быть, опять попа водкой пои да студня ему становь. "Какой такой грех-то? - вспрашивает. - Ты мне его скажи, а я уж попу передам, а то вполне может такое дело выйти: поп-то придет, - чего ему не прийти, - а ты грех тот забудешь, - какими ж глазами мне тогда на попа моргать, что я его зря беспокоил?" Ну, тут старик ему в голос: "Мать твою за грудя в сенцах лапал, вот какой грех мой, - понял?" Тишка ему: "Лежи уж знай! Тоже грех нашел! И мать-то моя давно уж помершая, никак годов десять будет. Авось помрешь и так, без попа обойдешься!" Ну, однако, не помер в тот год: держал его черт за те бабьи грудя еще на полатях года четыре... Вот и спроси теперь того самого черта: какой тебе, черту, от этого барыш, что четыре года ты старого человека за грудя мучил?

Говоря это, Егорий привычно строгал доску, положив ее вместо верстака на двое козел, какие хранились в сарае для пилки дров.

- Это, собственно, к чему же вы мне, Егорий, об этом старике рассказали? - самым добродушным тоном спросил Сыромолотов, принимаясь за новую зарисовку.

- А это к тому я, барен, - метнул в него жуткий какой-то взгляд плотник, - что вот, бывает же ведь такое: живут-живут какие, и до того они живут, что аж сами в гроб просятся и даже гроба себе покупают, ан не тут-то было, - живут!.. А об себе думка у меня такая: из-за чего же ты с утра до ночи бьешься? Сключительно из-за одного куска хлеба, а бывает, и того куска не залапаешь.

- У вас, что же, семейство, что ли, большое?

- Бог миловал семейство чтоб заводить! - не поднимая глаз от рубанка, отчетливо сказал Егорий.

А Сыромолотов в это время подумал, не знает ли он про старика Невредимова, не намекает ли на его долгую жизнь, вспоминая какого-то Семена Матвеича из села Гламаздина.

Поэтому он сказал как бы про себя:

- Много что-то злобы против людей, очень много...

- А доброта у меня спроти них откуда же может взяться? - с любопытством даже как будто поглядел на него плотник. - Есть по плотницкой работе калуцкие, - ну про тех говорится, что лаптем тесто меряют, огурцом телушку режут... А про курских что говорят? Только что обротники, потому как они по конской части мастера... Однако, в конце-то концов, вот что и с нами, с курскими, происходит! - И он показал художнику сначала один дырявый рукав пиджака, потом другой.

Кстати, в это время он уже остругал доску и подошел к крыльцу отмечать на ней карандашом, сколько надо отпиливать на ступеньки.

- Говорится: каких замуж выдали, каких сговорили, а про каких и думать забыли, - вот так и про нас грешных, - как бы позаботился он, чтобы и язык его не оставался без работы. - Ну, однако ж, раз веру-царя-отечество защищать, то, значит, тут уж про всех до единого вспомнить надо. Бери вот себе японскую винтовку, как своих не стало хватать, да маршируй себе под пули, под снаряды, голову свою им подставляй, как она все одно дурная и на черта она тебе больше сгодиться может? Говорится, - реки и те без помощи поникают, а на твою помощь сключительно вся царская надежда положена.

Тут Егорий коротко кашлянул и приставил левую ладонь, согнутую калачиком, ко рту. И только когда начал отпиливать от доски на ступеньку, испытующе исподлобья поглядел на художника.

- Да, подобрали людей, - не замедлил согласиться с ним Алексей Фомич. А в начале войны, я помню, все говорили, что продолжительной такая война быть не может: раз, два, - и готово... У меня сын тоже вот уж третий год служит в пехоте... Свояк мой, - он в Севастополе, во флоте, - чуть не погиб на этой самой "Марии", - едва-едва выплыл... А кроме того, ведь и братья жены моей тоже в разные полки взяты...

- Ну, однако, дозвольте спросить, барен, - не то чтобы рядовщиной они были забраны? - очень живо осведомился Егорий.

- Нет, не рядовыми, - скороспелыми офицерами этими военного времени, прапорщиками, - охотно ответил Сыромолотов и добавил: - Ведь они все образование получили, поэтому теперь и офицерские обязанности несут.