Утренний взрыв

- Да почти сто двадцать тысяч пудов, - гору! Кроме того, сколько-то тысяч пудов нефти для машинного отделения... Нефть, разумеется, переливают по особому рукаву с баржи.

- Сто двадцать тысяч пудов угля, - повторил Алексей Фомич, - гм, это, действительно, целая гора... И на сколько же этого вам может хватить для похода?

- Примерно так на неделю... Всего угля, разумеется, жечь нельзя, - до родного порта тогда не дойдешь: нужно, чтоб хотя десять тысяч пудов осталось про запас. Так же и насчет нефти, чтобы все-таки не досуха, а кое-что все-таки болталось бы на донышке... Конечно, можно бы нам прямо с приходу и не грузиться, да это уж придумал сам Колчак матросам в наказание... Хорошо будет, если только этим отделаются. А что непременно опять на Варну пойдем, об этом говорят офицеры. Значит, Колчак предупредил нашего Кузнецова.

- А как у вас отношения с матросами? - спросила Надя.

- Мне кажется, неплохие, - ответила за мужа Нюра, до того молчавшая: она разливала чай. - Ведь матросы знают же, что Миша - только временный офицер.

- Липовый, - подтвердил Калугин. - Ведь у меня даже и обозначения специальности нет. К экзамену на штурмана, например, мне надо еще много готовиться; также и на минного офицера и прочее. Ведь мое знание морской практики очень слабое: в этом меня любой кондуктор флота, даже простой унтер-офицер первой статьи на обе лопатки положит. Матросы это, конечно, видят и относятся ко мне снисходительно. Кадровые офицеры для них сплошь "драконы", а я исключение. Да ведь кадровое морское офицерство, как я убедился, это какая-то замкнутая каста. Во-первых, они все из дворянских фамилий, есть даже и сиятельства, как, например, князь Трубецкой, начальник отряда миноносцев, каперанг, кандидат в адмиралы... У нас в экипаже есть барон Краних, остзеец. Мог бы, кажется, во время войны с немцами держаться поскромнее, однако нос дерет высоко... кстати сказать, в Балтийском флоте, мне говорили, служил до войны еще князь Барятинский, чуть ли не сын победителя Шамиля и наместника Кавказа, - так того исключили из своей среды за то, что женился на актрисе Яворской. Эта Яворская имела свой театр, а князь Барятинский, лейтенант, писал для ее театра пьесы, значит, вполне естественно ему было на ней жениться; так нет, видите ли, - актриса! По их понятиям все равно что публичная женщина. И вот, извольте, князь Барятинский, оставить службу: вы мараете морской мундир!

- Вот как, скажите, пожалуйста! - удивился Алексей Фомич. - И как же вы там ладите с ними с такими?

- Теперь военное время, приходится им быть вежливыми и со мной. Вот эта штуковинка, - коснулся своего значка Калугин, - все-таки мне помогает: как-никак - высшее образование. Да и сам я стараюсь держаться с ними не на короткой ноге, а в пределах служебного приличия. Я ведь совсем не пью и не курю даже... Потом, какие еще у меня есть качества? Я - порядочный гимнаст и хорошо плаваю, чем может похвалиться не каждый из них, кадровых.

- А как вы полагаете все-таки, как по вашим наблюдениям: далеко еще до взрыва народного негодования против войны или уж близко? - отчеканивая слова, спросила вдруг Надя, долго до того наблюдавшая его молча.

- До взрыва... народного негодования, вы сказали? - повторил Калугин, несколько как бы опешив от неожиданности услышать такой вопрос.

- Да, именно! - упрямо подтвердила Надя. - То, что вы рассказали о недовольстве матросов, дает ли какие-нибудь надежды на близость взрыва?

- Как вам сказать... - задумался Калугин и в знак неопределенности развел руками, а Сыромолотов, как бы желая пояснить, почему так спросила Надя, вставил добродушным тоном:

- Она у меня радикалка, вы не удивляйтесь! Недавно мне даже читала чьи-то стихи о взрыве, весьма энергично. - И обратился к жене: - Прочитай-ка их, Надя!

- Да этот взрыв совсем из другой оперы, - досадливо отмахнулась от него рукой Надя. - Это старинные стихи Аполлона Майкова, и я думаю, что Михаил Петрович и без меня их знает.

- А-а! Это про наш Крым! - оживленно сказала Нюра. - Там и Судак и Феодосия, только они называются по-древнему: Сули и Кьяфа. Из времен покорения Крыма Магометом Вторым.

- Не знаю, право... Что же, прочитайте, - обратился к Наде Калугин.

- Я прочитать могу, но... я не о том взрыве вам говорила...

И, не вставая с места, только сдвинув брови, отчего продолговатое тонкое миловидное лицо ее стало вдруг суровым, гордым, Надя начала декламировать:

Сули пала, Кьяфа пала,

Всюду флаг турецкий вьется...

Только Деспо в черной башне

Заперлась и не сдается.

"Положи оружье, Деспо!

Вам ли спорить, глупым женам?

Выходи к паше рабою,

Выходи к нему с поклоном!"

- "Не была рабою Деспо

И не будет вам рабою!"

И, схватив зажженный факел:

- "Дети, крикнула, за мною!"

Факел брошен в темный погреб...

Дрогнул дол, удар раздался

И на месте черной башни

Дымный столб заколебался.{25}

- Все? - спросил Калугин.

- А что вам еще надо?

- Освобождения, значит, не было?

- Зато взрыв состоялся... Человеческое достоинство проявлено... Притом в полной своей силе, - сказала Надя, так пристально глядя на Калугина, что он, подумав, отозвался ей: